Запоздалые истины

— Почему рыжий?

— Крашусь, — скромно объяснил Леденцов.

— Чем?

— Портвейном розовым.

Пьяный умолк, не в силах переварить ответ. И неизвестно, переварил ли бы, не увидь он перед глазами, тоже подкрашенными портвейном, тонкую фигурку в белом плащике. Она сюда передвинулась, ничего не подозревая.

— Девушка, садись! — предложил долговязый и звонко шлепнул ладонью по своему широкому колену.

Девушка сделала вид, что не слышит.

— Слышь, садись на коленки! — разнеслось уже по всему автобусу.

Леденцов видел только ее профиль: легкий носик, модно поднятый воротник плаща, светлые прямые волосы, да тубус в руке, похожий на аккуратно выточенное поленце.

— Землячка, в ногах правды нет, она в другом месте, повыше...

Леденцов вспомнил капитана Петельникова. Тот бы нашелся.

— Да садись ты, герла!..

Долговязый поднял шаткую руку и сгреб тубусик — пальцев хватило обвить его. Девушка вздрогнула, словно укололась, и глянула по сторонам. Теперь Леденцов увидел ее голубоватые глаза и слабые, чуть подкрашенные губы. Видимо, она что-то сказала, но так тихо, что никто и ничего не услышал.

Леденцов шагнул к ней, расцепил заскорузлые пальцы долговязого и вытащил тубус из щупалец.

— Она не хочет. А вот я посижу. Спасибо, браток.

Лишь на секунду мелькнуло красное заостренное лицо парня; этой секунды инспектору хватило, чтобы испытать свою память и припомнить цитату, подобающую случаю: «Его худощавое лицо напоминало морду ласки с несварением желудка». Леденцов плюхнулся на чужие колени так, что сиденье хрустнуло стальными пружинами. Долговязый тут же вскинул кулаки и попробовал встать, но Леденцов перехватил его руки и прижал к своим бокам с рычажной хваткой, как приварил; ногами он уперся в спинку противоположного кресла с такой силой, чтобы пьяное тело под ним не выскользнуло. Парень заерзал остервенело.

— Ты чего? — удивился Леденцов. — Во мне всего семьдесят кило.

— Пусти, рыжий...

В дальнем конце автобуса всхохотнули. Неужели добрейший дядя в легкой капроновой шляпе?

— Рыжий, схлопочешь...

Теперь смеялись почти все. Кроме инспектора — удерживать таким странным приемом пьяного верзилу было тяжело до пота, до побеления кистей рук и сжатых губ. Но народный смех и слабая улыбка девушки с тубусом поддерживали.

— Отпусти же, черт рыжий. Мне выходить...

Протрезвевший голос и засипевшая дверь убедили инспектора. Он встал и отпрыгнул, на всякий случай приготовившись к защите. Но долговязый вышел из автобуса, как вывалился, испугавшись, скорее всего, не Леденцова, а веселого смеха.

Инспектор сразу же ушел в закуток, образованный кабиной водителя и кассой. Он приходил в себя — от напряжения слегка дрожали руки и потеплела спина. Ему казалось, что на него все смотрят, поэтому до своей остановки ехал, отвернувшись к окну...

Выпрыгнув из автобуса, Леденцов сильно вдохнул теплый июньский воздух и увидел тубус, похожий на аккуратно выпиленное полешко.

— Как вы не испугались такого детины? — негромко спросила девушка.

— Таких я обычно чайником по морде.

— Спасибо, вы меня избавили.

— Это что...

Леденцов приладился к ее шагу. На него пахнуло откуда-то издалека-издалека, словно из детства, неповторимо и единственно, — так пахли в дождь июньские березы. Неужели теперь выпускают такие духи? Инспектор приблизился к ней на прилично-доступное расстояние — от девушки пахло сиренью: то ли белой, то ли сиреневой. Но на осевой линии проспекта белели мокрые июньские березы, перебивающие своим духом бензин, камень и далекие духи. Леденцову захотелось в лес, одному или вот с этой тихой девушкой. А что? Палатку в его рюкзак, продукты в ее тубус...

— Иду как-то парком, а бандит хватает девицу за нежную шею. Я: «Руки вверх, то есть отпусти горло!» Бандит: «Отвали». Я: «Сейчас ты у меня схлопочешь чайником по морде». Девушка как закричит: «Хулиган!» Про меня. Оказывается, было модно ходить обнявшись за талию, потом за плечи, а теперь за шею.

— А вы шли с чайником?

— Я шел без чайника, но у меня такая присказка. По-научному — рефрен.

Пропуская спутницу вперед, Леденцов залюбовался ее ножками: крепкими, ладными, в джинсовых босоножках на широких и легких каблучках. Как там... «Если женщина понимает толк в обуви, то вся остальная амуниция у нее о’кей».

— Разрешите задать нескромный вопрос? — вдохновился он.

— Замужем ли я?

— Пьете ли вы кофий?

— Разумеется.

— Давайте по чашечке, а?

Она кивнула неопределенно, точно сомневалась в своей любви к кофе.

— Или вы опасаетесь уличных знакомств? — угадал инспектор ее тревогу.

— У нас же автобусное, — улыбнулась она.

Выпить чашку кофе оказалось не так просто. Кафетерий был забит народом, булочные уже закрылись, «Белочка» оказалась на ремонте, в пышечной сломался кофеварочный агрегат... Но Леденцов не сдавался — шел лишь ему известными зигзагами.

— В Париже, говорят, на каждом шагу кофейня. А если не кофейня, то какая-нибудь какавня, кисельня или компотня.

Они оказались у полукруглого здания. Из жаркого входа, как из вулканического жерла, бил огненный свет; там перекатывалась могучая музыка и каменными осыпями взрывался топот.

В этом огненном свете — почему-то далеко, хотя вход был в десяти шагах, — возникали, тут же пропадая, стройные фигуры в комбинезонах, в джинсах, в блестящих брюках, в ярко-цветных свободных рубашках и блузках... Казалось, что на землю опустились пришельцы, устроили тут свой инопланетный праздник и, отгуляв, улетят...

— Дискотека, — сказала она так, как говорят о далеких мирах.

— Зайдем?

— Что вы...

— Это же диско-бар. А в баре варят отличный, кофий, то есть кофе.

Она заколебалась, глянув на свой тубус. Леденцов мягко отобрал его, и она сразу пошла, словно вся ее сила была в-этом тубусе.

Они ступили в вестибюль, тоже став пришельцами — порозовели от малиновых светильников, заметались от первого смущения, заблестели глазами от звона праздника... Но Леденцов разобрался скоро. Правая дверь из вестибюля вела в танцевальный зал, левая дверь — в бар. Инспектору осталось купить входные билеты и сдать ее плащик гардеробщику.

Видимо, из-за раннего времени в баре оказалось просторно. Темный, обшитый деревом снизу доверху, он походил на длинную и уютную пещеру. Лампы так были упрятаны, что свет, казалось, брезжил из-под каждой дубовой панелины. Высокая стойка с жаркой кофеварочной машиной тянулась бесконечно. Они выбрали самый угол, усевшись на мухомористые грибы — высокие табуреты, обтянутые вишневой кожей в белых пупырышках.

— Кстати, по паспорту я Борис.

— Наташа.

— Начальник, имея в виду цветовую гамму моих волос, зовет меня Абрикосом. Вы можете называть Абрикоськой.