Запоздалые истины

— Занимался музыкой, уже свободно играл сонату Грига...

Она стала мять шляпку цвета белой ночи.

— Победил на химической олимпиаде...

Из круглой шляпки, которую инспектор посчитал бы за французскую, она сделала что-то вроде пельменины.

— Все думали, что станет медалистом...

— Что он сделал? — перебил инспектор, спасая французскую шляпку.

— Ничего не сделал.

— Ну и слава богу.

— Вернее, сделал. Витя влюбился с нечеловеческой страстью...

— Поздравляю.

— С чем? — она выпустила-таки шляпку.

— Не часто влюбляются с нечеловеческой страстью.

— Но он влюбился в деньги!

— В деньги?

— Как заразная болезнь. У меня выпрашивает, у отца занимает, у младшего брата выманивает... Неделю красил оградки на кладбище. Охотится за бабушкиной пенсией...

Инспектор, сперва намеревавшийся объяснить, что она пришла не по адресу, слушал теперь внимательно. Парень влюбился не в девушку, не в учителя, не в книги, не в космонавта и даже не в спортивную команду...

— Верите ли, — почти со страхом сказала она, — Витя собирает по дворам бутылки и сдает. И это мальчик, играющий Грига.

Растревоженное лицо женщины удержало едкие слова Петельникова о том, что игравшему Грига подобало бы собирать не бутылки, а хотя бы майонезные баночки. Он записал домашний адрес, школу, имена родителей и место их работы. И когда ему показалось, что глаза женщины стали поспокойнее, спросил о главном:

— Зачем ему деньги?

— Не знаю.

— Как не знаете?

— Не говорит. Но все, что нужно, у него есть.

— Может быть, вино?

— Случается, но редко и чуть-чуть.

Инспектора больше бы насторожили деньги приносимые. Витя Кундышев уносил. Скорее всего, криминала тут не будет. Допустим, копит на путешествие, или дает в долг приятелю, или помогает человеку в беде, или, в конце концов, строит ракету... Но профилактика преступлений и заключается в том, чтобы не дошло до криминала.

— Чем он занимается после школы?

— Уроки наспех сделает и убежит.

— Куда?

— Не знаю, все молчком.

У Петельникова пропал к ней интерес. Ничего не знающая мать. Зачем сыну деньги, куда он ходит, чем занимается... Но нет родителей, которые не знают своих детей, а есть родители, которые не хотят их знать.

— Я потолкую с вашим Витей, — кончил он разговор.

— А мог сын пойти в деда?

— В каком смысле?

— Дед был жадный, всю жизнь копил. Теперь ведь, знаете, наследственности придают значение.

Он знал. И чем больше ей придавали значение, тем это сильнее раздражало инспектора. Ему уже попадались нагловатые подростки, валившие все на наследственность, как на стихийное бедствие.

— Наследственность придумали родители, которые не хотят заниматься воспитанием, — уж слишком запальчиво бросил он.

3

Леденцов постоял у высокой двери из тяжелого дерева, стараясь отдышаться. Он удивился — отчего? Приехал же на лифте. От трех рабочих суток?

Он позвонил. Дверь открыла женщина средних лет с красивым лицом, слегка испорченным излишней суровостью. Каштановые волосы — почти как у инспектора, с добавкой коризны — ниспадали до зеленого воротника шуршащего халата.

— Что вам угодно? — еще больше построжала она.

— Виски на два пальца, миссис.

— Больше ничего?

— Ванну, сигарету и пару сандвичей.

— Я вас не знаю, гражданин.

— «Он — то есть я — поднял на нее грустные, налитые кровью глаза». Теперь узнаете?

— За трое суток можно кого угодно забыть.

— Служба, миссис.

— А телефон на что?

— «Миссис, вы сегодня выглядите на миллион долларов».

— Следующий раз... как это... возьму чайник и тебе по физиономии.

— О, такие слова в устах миссис, то есть дамы...

Он шагнул в переднюю и осторожно поцеловал женщину в щечку, отчего ее суровость пропала мгновенно. Она тоже чмокнула его в щеку и отвесила легкий, скользящий подзатыльник. Он обнял ее за плечи и повел в глубь квартиры, расслабляясь от каждого шага.

— Мам, больше не буду.

— Ты хоть ел?

— А как же. Пирожки с мясом.

— Еще что?

— Пирожки с рисом.

— Ну а суп, жидкость?

— Запивал пупсой.

— Какой пупсой?

— Пепси-колой.

— О, боже...

Она ринулась на кухню, погнав туда воздух распавшимися полами халата. Влекомый этим потоком, оказался на кухне и Леденцов. Он сел на свое место — не переодевшись, не вымыв рук, не сняв ботинок — и начал погружаться в свои любимые минуты...

Тело, скинувшее заботы, расползлось на стуле кулем. Душа, оставив за высокой дверью из тяжелого дерева все накопленные заботы, отлетела от кулеподобного тела и порхала себе где-то под потолком в душистом паре кастрюль. Лампы горели ненавязчиво. Светлое дерево столов, шкафиков и стен желтело покойно, как избяные бревна. Вполсилы пело радио о тихой любви. Из крана вода бежала лесным ручейком. И что-то говорила мама, и что-то отвечал он сонным, воркующим голосом.

— Чем ты был занят?

— Позавчера проверял материал об отравлении организма гражданина Кривопатри.

— Боже, говорить грамотно разучился... А вчера?

— Вчера мне пришлось заменить помощника дежурного райотдела.

— И что ты делал?

— Реагировал на сигналы граждан...

Кухню затопила желтая истома. Острые углы шкафчиков, плита и светильники начали тонуть в ней. Леденцов знал, что дремлет, — бодрствовал лишь тот клочок мозга, который был ответствен за разговор с матерью.

— На какие сигналы?

— Муж выгнал жену из дома...

— Еще что?

— Жена выгнала мужа из дома...

— Что они так?

— Муж у жены пропал...

— Это бывает.

— Жена у мужа пропала...

— Ну-у?

— Муж застал у жены чужого мужа...

— Господи.

— Жена застала у мужа чужую жену...

— Да ты спишь?!

— Отнюдь, — воспрял Леденцов.

— Принимай ванну, ешь и ложись.

Он поднялся, отряхивая сон:

— Мне бы еще поработать над докладом...