Запределье. Осколок империи

— Постойте, Федор Викторович, — отстранил он полицейского. — Дайте ему успокоиться.

— Успокоиться? — повернул к генерал-губернатору перекошенное лицо обер-полицмейстер. — Да он по пьянке родного сына топором порешил! Его, мерзавца, петля успокоит!

— Это решит суд, — построжел голос Еланцева. — А никак не вы, Сергей Викторович. Отойдите в сторону и дайте мне поговорить с… задержанным.

Губанов с трудом взял себя в руки, отошел к столу, схватил графин и принялся глотать воду прямо из горлышка.

— Бедняга, — шепнул за спиной Еланцева Модест Георгиевич. — Вдовец, дети пропали без вести в Гражданскую… Его можно понять.

— Все можно понять, — отрезал Владимир Леонидович. — Но это не дает никому права нарушать закон… Скажи-ка мне, голубчик, — обратился он к рыдающему убийце. — Почему ты это сделал?

— Что сделал? — вперил в него дикие глаза мужик.

— Зачем сына убил?

— Не сын это мой! — взвизгнул убийца, и мокрое от слез лицо исказилось яростью. — Это черт был! Черт в моего сыночка проник! Я черта убивал!..

На губах у него выступила пена, глаза выкатились из орбит. Казалось, что еще миг — и он забьется на полу в приступе падучей.

— Он с ума сошел, — покачал головой Еланцев, отодвигаясь от вопящего мужика. — Смерть сына…

— Да, — поддержал его Привалов. — Тяжкое переживание, усугубленное алкоголическими излишествами… Его нужно срочно лечить, Владимир Леонидович.

— Вздернуть его, как собаку, нужно, — скрипнул зубами полицмейстер. — На первом суку, чтоб другим было неповадно!

— Посадите его в одиночную камеру, — распорядился генерал-губернатор, не глядя в сторону Губанова. — И пришлите врача. И позаботьтесь, чтобы он ничего с собой не сделал. Нужно тщательно расследовать это дело.

— Исповедаться ему надо, — вздохнул отец Иннокентий, присутствовавший при этой сцене и доселе только беззвучно шевеливший губами, должно быть читая молитвы. — Горе затмило ему разум, Владимир Леонидович…

— И это тоже, святой отец. В свое время.

Дверь распахнулась, и на пороге вырос ротмистр Манской. Но в каком виде! Мундир распахнут на груди, фуражка отсутствует, щека украшена свежей царапиной.

— Вот вы где, господа!

— Что с вами, ротмистр?

— Не обращайте внимания на мой внешний вид, — офицер смущенно запахнул мундир, безуспешно пытаясь застегнуть его на вырванные с корнем пуговицы. — Бунт, господа! — торжественно объявил он.

— Этого еще не хватало! — ахнул Привалов, хватаясь за сердце.

— Грехи наши тяжкие, — вздохнул отец Иннокентий…

5

— Я ни в чем не обвиняю вас, Сергей Львович, — генерал-губернатор расхаживал по комнате из угла в угол, заложив руки за спину. — Наоборот, одобряю ваши действия. Конечно можно, наверное, было бы поступить более мягким образом…

— У меня не было времени, — отрывисто бросил ротмистр Манской сквозь зубы — медик обрабатывал ему глубокий порез на щеке, и терпеть резкую боль удавалось, лишь собрав всю волю в кулак. — На выбор средств.

— Конечно-конечно, я понимаю…

Ротмистр действительно был прав. Только узнав о произошедшей трагедии, он, подняв гарнизон столицы в ружье, нагрянул в Ново-Корявую, закипавшую медленно, но грозно, чтобы буквально вырвать из рук родителей «блаженных» детей. И это ему удалось, несмотря на сопротивление крестьян, больше пока напуганных случившимся, чем готовых следовать примеру Ксенофонта Андрианова, арестованного часом раньше. Увы, сообразив, что этого и не получится, мужики схватились за топоры и вилы…

— Вы молодец, ротмистр. Своими самоотверженными действиями вы сегодня спасли не один десяток жизней.

— Ну, это вряд ли, — улыбнулся Манской, отмахнувшись от зашикавшего на него эскулапа: от улыбки края схватившейся было раны разошлись, и по щеке снова побежала кровь. — Кстати, как там парнишка? — кивнул он в сторону закрытой двери в соседнюю комнату.

— Я, право, не знаю… — Владимир Леонидович, волнуясь, вынул и снова спрятал портсигар. — Там с ним профессора…

— Давайте взглянем. Я до сих пор в себя прийти не могу.

— Я тоже, — Еланцев заложил дрожащие руки за спину и улыбнулся бледной улыбкой. — Я, знаете ли, материалист до мозга костей, но подобные штуки могут выбить из колеи любого…

Мужчины приотворили дверь и заглянули в комнату, посреди которой безучастно сидел на табурете голый худенький парнишка лет семи с обритой наголо головой. На полу валялось окровавленное тряпье, стоял таз с мутно-розовой водой, валялись комки запятнанной красным ваты…

— Поразительный случай! — обернулся к вошедшим восторженный Привалов. — Никогда бы не поверил, если бы не увидел все своими глазами!

— Мгновенная регенерация! — вторил коллеге доктор Серебренников, сверкая пенсне. — Нечто подобное отмечено у некоторых видов иглокожих, но далеко не мгновенное!

— Он сильно ранен? — перебил расходившихся ученых Еланцев, с тревогой глядя на маленького пациента. — Что вы! Он, можно сказать, мертв! По всем статьям должен быть мертв! Но жив, как видите! Жив и абсолютно здоров!

— Вы уверены, что это сын Ксенофонта Андрианова? — генерал-губернатор попытался поймать взгляд широко открытых светлых глаз мальчика, но ему это не удалось. — Тут не может быть ошибки?

— Ни в коей мере! Отец нанес ему более десятка ударов топором! Вот здесь, здесь, здесь… — палец Модеста Георгиевича легко касался пятнающих голову и тело малыша полосок нежно-розовой, отличающейся по цвету от остального тела, кожи. — Рука была, судя по всему, отсечена полностью, но то ли приросла обратно, то ли отросла заново…