Запрет на любовь

Трэш…

*********

Постепенно возвращалась память, способность формулировать мысли и озвучивать их.

Это только в фильмах очнувшийся после комы человек способен сразу вести обстоятельные диалоги о высоком. На деле, не так происходит, нет. Ты чувствуешь себя каким-то тормозом. И это по первой очень пугает…

К слову, о моём общем состоянии.

Итак, у меня целый букет сочетанных травм. Серьёзная черепно-мозговая, хлыстовая травма шеи, ушиб позвоночника и внутренних органов, множественные переломы костей (пострадали ключица, рёбра, лучевая кисти, а также берцовая).

Короче, я на хрен, весь в гипсе. Башка замотана. Воротник дебильный на шее.

Ногу сломал, зацепившись за подложку в момент вылета из седла. И да, пролетел я прилично, феерично встретившись в конце этого полёта с асфальтом.

Повезло ещё, что в тот вечер я был в экипе. Дядька травматолог сказал, что шлем однозначно спас меня от летального исхода.

Но вернёмся к насущному…

Я перенёс неотложную операцию на чердаке и, как оказалось, был погружён в медикаментозную кому. Она понадобилась для стабилизации состояния и предупреждения необратимых жизнеугрожающих изменений.

Как объяснил мне врач, которому в дальнейшем буду безмерно благодарен за то, что не остался дурачком, медикаментозная кома или, по сути, глубокая седация замедляет метаболизм тканей и снижает интенсивность церебрального кровотока. В результате чего сосуды сужаются, а внутричерепное давление падает, что позволяет снять отёк тканей мозга и избежать их омертвения.

— Ты как мумия, Абрамыч, — впервые увидев меня, делится своими впечатлениями Петросян.

— Заткнись, дебил, — Ромасенко отвешивает ему подзатыльник и обеспокоенно на меня таращится.

Горький, шумно выдохнув, качает головой.

— Звездец, — коротко комментирует ситуацию Дэн.

— Какой кошмар! — тихо ужасается Зайцева, не скрывая своего потрясения.

— Перестаньте, — одёргивает Матильда.

Филатова округляет глаза и прижимает ладонь ко рту. Ковалёва начинает реветь. Вебер тоже молча ударяется в слёзы.

— Э, ну алё, не на похоронах. Завязывайте, — хмуро произносит Макс.

Он прав. Не нужно мне вот это сострадание. То, что меня, наконец, перевели из реанимации в стационар травматологии — хороший знак. Если опустить некоторые неприятные детали.

— Чё? Как прошёл выпускной?

Пока я валялся при смерти, одноклассники успели сдать экзамены, получить аттестаты и отгулять день, которого все мы так ждали.

— Скучно. Торжественная часть в школе. Концерт на площади.

— Без выступления вашей группы — отстой полный.

— Танцы. Кафе. Тебя очень не хватало, дружище, — произносит Чижов с грустью в голосе.

— С меня сейчас так себе компания, — давлю улыбку, хотя с тех пор, как дозу анальгетиков уменьшили, боли стали просто адскими. — Танцор — ваще не айс.

Петросян, единственный из всех способный сохранить чувство юмора в любой ситуации, смеётся. За что, собственно, и получает повторный подзатыльник.

— В море прыгали?

— Да, — шмыгает носом Филатова.

Круто, чё.

— Рассвет…

— Встречали, — произносит она виновато. Будто бы, боится меня обидеть.

— Ага, потом нашу старосту бабка с ремнём у дома встречала.

— Жень, а можно без подробностей? Я же не рассказываю о том, что ты на физрука с поцелуями набросилась.

— И чё? Уже могу себе позволить, — фыркает та в ответ.

— Мозгалин, идиот, намочил в море аттестат, — делятся последними новостями.

— Футболисты наши ваще пока без них остались. На пересдачу матеши пойдут. Завалили экзамен.

Ничё. Сдадут.

— Котов и Вепренцева утренним автобусом в Краснодар свинтили, прикинь?

— Ромео блин с Джульеттой недоделанные, — закатывает глаза Зайцева.

— Не завидуй. Марсель, Они тебе большой передавали, — исправно докладывает Полина.

Молодцы. Вместе остались, несмотря на протест родителей.

— Джугели где?

Когда намеренно задаю этот вопрос толпе одноклассников, атмосфера резко меняется. В палате повисает гробовая тишина. Они перестают улыбаться, теряются, опускают головы и прячут глаза.

Все, кроме Жени. Эта всегда в лоб напрямую топит.

— Уехала из города почти сразу после случившегося. Два первых экзамена сдала и всё.

Уехала.

Выходит, отец не солгал про её бегство.

— Как полиции свидетели понадобились, так исчезла, крысятина, — зло цедит Ромасенко, стиснув челюсти.

— Ага. Ни жениха, ни её. Вот ведь совпадение!

Слышать эти слова больно до безумия.

Знаете, в такие моменты чётко осознаёшь, что боль физическая куда лайтовее, чем та, которая разрывает тебя изнутри.

Прикол же, да? Ты лежишь весь поломанный и ушатанный, а сильнее всего ноет проклятое сердце, которое в ДТП, типа, не пострадало.

— Спасибо, Петров с отцом случайно оказался там на дороге. Они видели, что происходило. Уверена, Ян Игоревич прижмёт этого урода.

— А Джугели поступила как конченая, правда.

— Замолчите… — вмешивается Илона.

— Реально, мозга нет? — подключается Горький. — Зачем всё это обсуждать сейчас?

— А чё? Покрывать эту предательницу предлагаешь? Пусть Марсель знает, что пострадал зазря, — возмущается зарёванная Ковалёва.

— Вот что… Я думаю, на сегодня достаточно, — спешно обрывает неудобный разговор Шац. Ясно, естественно, по какой причине. Не хочет меня расстраивать. — Марселю нужен покой. Пожелайте ему скорейшего выздоровления и на выход, друзья.

— Мы должны оставить пожелания на гипсе. Помните, традицию с началки? Я фломастеры взяла.

— Ништяк.

— Опять вы за старое? Ерундой не страдайте, Жень.

— Нет, Матильда Германовна, надо, — загорается идеей та.

По очереди подходят. Что-то пишут и рисуют на гипсе, однако мои мысли далеки от этого движа.

Мы с Илоной молча таращимся друг на друга, стопудово думая об одном и том же.

Вспоминается тот вечер. Я пришёл к ней для того, чтобы она позвонила Джугели. Потому как сам дозвониться и дописаться до неё мог.