Запрет на любовь
Шрифт:
— Так, Петросян, Джугели, — Матильда Германовна отмечает фамилии в приказе, задержав на мне обеспокоенный взор.
— Здравствуйте.
Останавливаюсь чуть в сторонке, у клумбы.
— Звоню Зайцевой, только её не хватает. Где мой телефон? Неужели на столе забыла? — цокает языком, повторно инспектируя содержимое своей сумки. — Стойте здесь, ребята, никуда не уходите. Сейчас вернусь, — наставляет строго перед тем, как исчезнуть в дверях.
«Отделалась царапиной на лбу»
«Ага. Жива-здорова, в
«Нет, ну какая тварь!»
«Мозги ему сколько делала, а сама, считай, почти замужем была»
«С обоими крутила»
«Мне она сразу не понравилась. Мутная»
«Жаль пацана»
«И хватило ж наглости сюда припереться»
Вот такие реплики до меня доносятся. Да, произнесённые в пол голоса, но всё же так, чтобы я их обязательно услышала.
— Какого хрена ты сюда заявилась, крыса?
Передо мной агрессивно настроенный Ромасенко, и в глазах его столько ненависти, что становится не по себе.
— Чё молчишь, дрянь конченая? — за предплечье хватает, больно его сжимая.
— Отпусти.
— Не трогай её, Макс, — вступается за меня Горький.
— Собираешься защищать? Ты серьёзно? — нехотя разжимает пальцы и поворачивается к нему.
— Оставь её, сказал! — цедит Паша.
— А если нет, то чё? — бычится сын директрисы.
— Не нарывайся.
— Чего? — прищуривается. — Ты попутал?
— Немедленно прекратите! — кричит Полина.
Однако Ромасенко уже толкает друга, а Горький толкает его в ответ.
— Хватит, ополоумели на пару? Сейчас не время для разборок, — встаёт между ними Денис.
— Кого рядом с ней увижу, — показывая на меня, громко произносит Максим, — раскатаю. Я не шучу, мать вашу! — угрожает, сверкнув глазищами. — Не смейте ваще говорить с этой падлой… Не смотрите на неё даже. Не существует её для нас больше. Все услышали?
— Что там у вас происходит? — на крыльце появляется встревоженный классный руководитель.
— Всё в порядке, — успокаивает её Филатова. — Вы дозвонились Зайцевой?
— Да, — женщина, запыхавшись, спускается по ступенькам. — Можем выдвигаться. Женя проспала, приедет на такси прямо к ППЭ [32] .
— Ясно. Одиннадцатый «А», внимание! Парами проходим к автобусу! — командует староста.
Свободный хлопает Ромасенко по плечу.
— Пошли.
Максим сплёвывает в мою сторону и, ругнувшись, направляется к калитке следом за одноклассниками.
32
ППЭ — пункт проведения экзамена
— Выбираем себе место и не пересаживаемся. Я составляю список для ДПС. Котов, где белая рубашка? Что за голубой горошек?
— Филатова, не нуди с самого утра!
— Петросян, почему в чёрной футболке?
— Потому
что ЕГЭ по математике — это, блин, траур.— Согласен.
— Дураки!
— Как ты себя чувствуешь? — обращается ко мне Матильда Германовна, замыкающая строй.
Молчу, опустив глаза, и, к счастью, диалог, который не задался, дальнейшего продолжения не имеет, поскольку с ней в беседу вступает водитель.
Захожу в автобус и знаете, пока иду в конец салона, вдруг чётко понимаю, что учебный год заканчивается ровно также, как начался.
Я снова для этих людей чужак.
И я опять персона нон-грата.
Человек, которому в открытую объявлен общеколлективный бойкот.
Правда, принципиальная разница в том, что сейчас у меня нет ни сил, ни права на борьбу.
Я ведь действительно всё это заслужила.
— Привет, Та-та — здоровается со мной Мозгалин, сидящий у окошка.
— Привет, — выдыхаю я, забиваясь в противоположный угол.
— Во время поездки не едим, не мусорим и не шумим. Всем необходимо пристегнуться.
Натягиваю потрёпанный ремень. Защёлкиваю.
— Германовна, вы прикалываетесь? Даже если водила — Шумахер, эта старая, фырчащая колымага максимум сорок кэмэ в час поедет.
— Я повторяю, пристёгиваемся! Иду проверять. Полиночка, ты всех записала? Мы никого не потеряли?
— Все на месте, — докладывает староста.
— Горький, мне тебя самой пристегнуть, что ли? Петросян, сел! Не трогаем форточки и не суём туда свои руки!
— Жарко.
— Вепренцева, это что такое? — возмущённо осведомляется учительница.
— Формулы.
— Я вижу! Почему они на твоих коленках? Немедленно всё стирай! Тебя с позором выгонят с экзамена.
— Ну, мы едем или как? — теряя терпение, интересуется водитель.
— Да. Едем.
До того, как трогаемся, чувствую, что соседнее место кто-то занимает.
— Расскажешь, что там было на самом деле? — слышу голос Илоны и открываю глаза.
Вебер, в отличии от остальных, смотрит на меня без злости и порицания. С сожалением.
— Лучше тебе отсесть.
— Никто не будет указывать мне, с кем общаться, а с кем нет, — чеканит она холодно, бросая взгляд на Ромасенко.
— К тому же, кому-кому, а нам не привыкать быть изгоями.
Филатова тоже нарушает правило, опускаясь на пустое сиденье, которое находится передо мной.
— Я не хочу ни с кем говорить.
— Тата…
— Ушли обе! — гоню их от себя в грубой форме.
Илона принимает мои слова молча. Филатова перестаёт улыбаться. В глазах в ту же секунду появляются слёзы обиды.
Расскажешь, что там было на самом деле?
Нет.
Даже им.
Не могу.
Отворачиваюсь к окну. Прислоняюсь лбом к стеклу и прикрываю веки.
Монотонно тикают часы.
Идёт третий час экзамена.
В аудитории очень душно, несмотря на то, что все окна распахнуты настежь.
Поднимаю руку.
— Можно выйти попить воды? — обращаюсь к тучной женщине, обмахивающейся веером.
— Подождите. У нас молодой человек ещё не вернулся.