Заре навстречу(Роман)

— А кто?

С внезапной вспышкой возмущения Вадим сказал прыгающими губами:

— Можете меня мучить… пытать… Товарищей не предам!

Он ждал крика, угроз… но Горгоньский только поглядел на него пытливо, как будто прикидывая что-то в уме, примеряясь к чему-то.

— А содержанием письма поделитесь с нами?

После энергичного «нет!» он больше ни о чем не стал спрашивать. Написал несколько фраз в «листке», пояснил почти добродушно:

— Принятая мера пресечения — содержание под стражей. Заключен в Перевальское арестное отделение номер один… Так. Хорошо… Вам придется обождать здесь, а ночью вместе с вашими соучастниками — милости прошу на новоселье!

Вадима увели в отдаленное помещение, где уже сидело несколько арестованных.

Позднее, вспоминая эту ночь, он видел перед глазами бледное, расстроенное лицо Полищука и незнакомую ему пару, сидящую у окна. Это были Чекаревы.

В своем смятении Вадим то и дело обращал к ним глаза, точно искал поддержки. Мария сидела, слегка откинувшись на руку мужа, в горделивой позе. Яркая краска на щеках, огонь синих глаз говорили о внутренней буре, но она сохраняла полное самообладание. Муж обнимал ее за плечи, прижимался щекой к ее волосам. От его крупной фигуры исходила добрая сила. С завистью смотрел Вадим на эту пару, — как уверенно глядели они в темь будущего!

…Когда улеглись взрывы отчаяния и Вадима охватила холодная, давящая тоска, он стал вслушиваться в разговор и споры и скоро заметил, что в камере как бы два центра: Чекарев и Полищук. У каждого были свои сторонники… Сам Вадим в споры не вступал и целые дни то кружил по камере, то валялся на неубранной койке. Он опустился, перестал следить за собой. Думал только об одном: погибла жизнь!

Вадим не знал, что на первом же допросе Горгоньский раскусил его, понял, что «не велика птица» попалась в его сети. Ротмистр мог бы удовлетворить просьбу Охлопкова — отдать Вадима на поруки, но у него был свой план…

На втором допросе Горгоньский, взяв еще более грубый, не терпящий возражения тон, сказал, что в расшифрованном письме (а оно действительно было расшифровано!) говорится о подготовке к террористическим актам и что это подтверждается показаниями других обвиняемых.

— Определенно пахнет пеньковым галстуком! Учтите! — Перед Вадимом встал призрак виселицы. Ужас, жажда жизни, сознание беспомощности — все эти чувства раздирали ему сердце.

— Нет! Нет! Клянусь! Честное слово!

— Честное слово крамольника здесь не котируется! — сердито усмехнулся ротмистр. — Вы уже запирались в том, что вашей рукой писано письмо. И опять запираетесь… Ну, что же, еще раз я вас изобличу! Вот смотрите, эта группа цифр что обозначает? Что? Не «подготовка» ли? А? Что?

— Да… но ведь не к террористическим актам!

— К светлому Христову воскресенью? — ироническим тоном, подчеркивая недоверие к Вадиму, спросил Горгоньский.

— Речь идет о подготовке к конференции… К общепартийной конференции, — повторил Вадим, не замечая, что сам идет в сети. — Если хотите, содержание письма как раз оправдывает меня… и других… Мы пишем, что конференцию следует отложить, что выборы перевальского делегата произведены неправильно… что нет здесь организации, а только отдельные члены партии… И мы высказываемся за легальную рабочую партию! Вот о чем письмо, а совсем не о терроре!

Горгоньский внимательно, но с тем же насмешливым, недоверчивым выражением выслушал юношу.

— Бросьте! — сказал он. — Вишь, какая невинность! Флер д’оранж какой! Цветочек! Кто состоит в организации?

Вадим молчал.

— Живо, — свирепо сказал Горгоньский. — Мне некогда!

— Я знаю только одного человека… он давал мне поручения… я… не назову его!

Задумчиво поглядел на Вадима Горгоньский. Проговорил как будто про себя:

— А вот Полищук не столь благороден… он назвал…

— Не может быть!

Но, произнося эти слова, Вадим уже начал сомневаться в Полищуке.

— Сам же он вовлек вас и сам же оболтал… Хорош гусь?

— Что же… — горько сказал Вадим, проводя пальцами, как граблями, по волосам. — Что же… — повторил он с горькой усмешкой, — значит… остается… только подтвердить его показания!

Он «подтвердил».

Через некоторое время Горгоньский кивком пальца подозвал писаря, который, не разгибаясь, строчил что- то в углу. Пробежал глазами написанное и передал Вадиму:

— Прочтите и подпишите.

— Что?

— Протокол допроса.

Вадима неприятно поразила форма протокола; здесь не было, как в «листке», вопросов и ответов: «Спрошенный обвиняемый Солодковский Вадим Михайлович добровольно признался, что…», а дальше был сжато изложен смысл его ответов. Выходило, что он сам рассказал о том, что был вовлечен в организацию Полищуком, выполнял такие-то задания, писал такое-то письмо за границу.

Словом, будто кто-то слегка нажал кнопку, и Вадим излил все, что знал, — без мучений, без колебаний, охотно!

— Ваших слов тут нет, господин Горгоньский, — сказал юноша, обмакнув перо и нерешительно глядя на ротмистра.

— А зачем мои слова? Разве я — обвиняемый?

Вадим подписал.

— Выйди, Ерохин! — приказал Горгоньский. — Пусть конвой приготовится!

А когда они остались одни, подошел к Вадиму, хлопнул его по плечу и весело сказал:

— Теперь вы, говоря высоким штилем, предатель! Податься вам некуда, и…

У Вадима в глазах позеленело…

— Я? Как? Да ведь Полищук…

— Ни черта Полищук не сказал! Это моя военная…

— Подлость! — выкрикнул Вадим и, охватив руками голову, стал раскачиваться из стороны в сторону.

— Военная хитрость! — как будто не слыша его выкрика, продолжал Горгоньский. — Вот вам выбор: или работа для нас — с подпиской, форменно! — или тюрьма, ссылка, презрение «товарищей».

— С собой покончу!

— Ничего, обойдется, — пренебрежительно уронил ротмистр и вызвал конвоиров.

По дороге в тюрьму Вадим с трудом сдерживал истерические рыдания. «Приеду, упаду на колени… признаюсь… Пусть, пусть презирают! Я достоин презрения… Идиот! Тряпка! Несчастный я человек!»

Он шел по тюремному коридору, не замечая, куда его ведут, и желая только оттянуть миг встречи с Полищуком, с Чекаревым… Когда открыли дверь камеры, он невольно попятился. Конвоир грубо втолкнул его.

Вадим оказался в одиночке!

В первый момент он обрадовался этому: их нет здесь! Они не взглянут на него с омерзением, не назовут предателем!..

В тусклом свете лампы юноша разглядел иззелена-серые стены с черными трещинами, окошечко под потолком. В камере пахло угаром. Отсыревшие стены слезились.