Засранец Бэдд

– Что сглажу?
– Я действительно не понимала, почему Клэр так нервничала.

– Я… и он… Между нами что-то происходит, и я не хочу это спугнуть, поэтому может нам стоит поговорить о чем-либо другом?

– Что между вами происходит?
– спросила я.
– Прости, но я действительно не понимаю.

Размазав картошку по тарелке, Клэр вздохнула и начала махать вилкой, бурно жестикулируя.

– Я не знаю, Мара, действительно не знаю. Что-то происходит. Что? Черт его знает, хотя наверное, и он тоже не в курсе. Но это что-то серьезное и мы будем двигаться в этом направлении медленно и осторожно, и попробуем это… то, что получилось.

– Ты имеешь в виду отношен…

– Шшш! Замолчи!
– рявкнула она.
– Не произноси это слово. Мы это больше не обсуждаем. Еще хоть слово и я эту картошку запихну тебе в глотку.

Эффективная угроза, ведь я ненавижу картофель.

– Ладно, но когда мы сможем поговорить об этом, я ожидаю услышать от тебя все детали.

– Договорились.

Она протянула свою руку, сжала пальцы в кулак, все, кроме мизинца. Сделав тоже самое я зацепилась своим мизинцем за ее, и мы потрясли ими. Глупо, по-детски, но эту традицию мы соблюдали еще с военного лагеря.

– Итак, Зейн, парень с охренительным членом. Мне нужны пикантные подробности.

Я вздохнула.

– Он отвел меня в какое-то жутко живописное место, и я сделала самый потрясный минет столетия, - драматическая пауза, - и возможно решила попрактиковаться в свиданиях пока я в Кетчикане.

Клэр с хлопком сложила руки на сердце, нагнула голову вбок с выражением «Ах, как это мило» на своем лице.

– Моя девочка уже совсем взрослая.

– Заткнись.
– Я кинула в нее пакетик с сахаром.
– Я не буду заходить слишком далеко, но попытаюсь.

– Если серьезно, я очень рада за тебя, моя тыковка.

Я уставилась на нее.

– Тыковка?

Клэр засмеялась.

– Экспериментирую с милыми прозвищами. Хочу найти такое, чтобы его можно было почти иронично использовать для этого парня, с которым я, можно сказать, встречаюсь.

– Хорошо, только больше не называй меня тыковкой. Это странно.

– Сладкая булочка?

– Ну уж нет.

Она почесала подбородок.

– Пупсичек?

Я кинула в нее еще один пакетик с сахаром.

– Боже, прекрати, - окунув пальцы в стакан с таящим льдом, я брызнула на нее водой и начала повторять, - во имя Господа нашего Христа, изгоняю тебя!

Завизжав, она прикрыла лицо руками.

– Ладно, ладно, я больше не буду!
– Когда я остановилась, она кинула пакетиком в меня.
– И кстати, при проведении обряда экзорцизма не говорят «Во имя Господа нашего Христа, изгоняю тебя».

– Откуда ты знаешь?

Она нахмурилась.

– Вообще-то, меня воспитывали в семье католиков. С самого детства, вплоть до старших классов, я ходила в католическую академию, посещала мессы каждую неделю и пела в хоре.

Ошеломленная этим, я замолчала.

– Да ладно, серьезно?
– Я указала на нее.
– Еще один факт, который я о тебе не знала. Что еще ты держишь от меня в секрете?

– Это не был секрет, просто мы никогда это не обсуждали. Я перестала посещать академию после того, как закончила школу.

– Вау. Раз так… что такого мы еще не обсуждали, что мне стоит знать о моей лучшей подруге?

Она замолчала, явно обдумывая, что сказать в ответ.

– Ну… Мне вырвали все зубы мудрости? А на третьем курсе мне удалили аппендицит, который чудом не разорвался, и я чудом не умерла.

– Она посмотрела мне в глаза, а потом как ни в чем не бывало заявила.
– А в двадцать мне делали дилатацию и кюретаж.

Я потрясенно вздохнула.

– Дилатация и кюретаж? Которые делают при выкидыше?

Она кивнула.

– Ага. Я забеременела, и случился выкидыш. Прямо на мой двадцатый день рождения.

– Черт, Клэр. Ты никогда об этом не говорила.
– Я была настолько потрясена, что долго не могла ничего сказать.
– Как я могла не знать о том, что ты была католичкой? Про выкидыш я вообще молчу.

Она пожала плечами.

– Просто не люблю говорить о себе.

– Это можно понять, - ответила я, но все равно была удивлена, что она никогда не рассказывала мне об этом, несмотря на то, что мы лучшие подруги.
– Просто у меня… такое ощущение, будто я тебя совсем не знаю.

– Мара, ты все еще моя лучшая подруга, это никогда не изменится.
– Она вздохнула.
– Но выкидыш… это было ужасно. Я даже не успела понять, что была беременна, а у меня уже выкидыш. А еще это отвратительно. Как во всех этих фильмах, где у девушки между ног происходит кровавая сцена из фильма Тарантино, и это не преувеличение.
– Она снова помешала кофе ложкой.
– Я… о таком не рассказываю не просто из-за эмоциональной травмы, но и из-за того, как это повлияло на мою жизнь в общем.

– О чем ты? Что произошло?

– Отец отказался от меня. Мама очень традиционных нравов и не может в открытую перечить ему, поэтому ее и сестер я могу увидеть только, когда он на работе и они могут незаметно уйти из дома.

– Черт, дорогая…

Она кивнула.

– Да, отстой. Уже шесть лет прошло, а мне все еще нужно скрываться, если хочу их увидеть.

– Он не передумал?

Она покачала головой.

– Не-а, и вряд ли когда-либо передумает. Он заставил снять новые семейные фотографии, чтобы меня на них не было.

– Просто потому что у тебя был выкидыш?

– Потому что забеременела вне брака.

– Какой старомодный.

– Это отец.
– Она замолчала, затем подняла указательный палец в воздух.
– А еще он служитель церкви.

– Что это значит?

– Служители почти как священники, но только с возможностью иметь жен, если были женаты до принятия сана.
– Она пожала плечами.
– По сути это значит, что он как-бы супер священник и весьма строго относится к религиозным догмам. Он работает на церковь бессрочно и получает за это деньги.

– О! То есть он никогда тебя не простит?

Еще один вздох.

– Это вполне вероятно.
– Она взмахнула рукой, будто отмахиваясь от мысли.
– Даже если бы захотел, мне бы пришлось пойти на его условия: покаяться в грехах, миллион раз помолиться Деве Марии и другим святым и все такое прочее. Он упрямый засранец, и я явно пошла в него, только я буду еще упрямей, потому что, будь я проклята, если извинюсь перед ним, тем более после того, как он отказался от меня.

– Боже, прости, Клэр, я и понятия не имела.