Заставь меня остаться

И так день за днем я кивала самой себе, отыскивая оправдания, пока не дошло — меня просто отстранили от всего. Мы как приятели живем в одном доме, спим в разных постелях, целуемся раз в день в щеку, полчаса проводим в саду как благочинная пара пенсионеров, и… всё. Куда-то дальше, вглубь, мне нельзя. Вход запрещен! И чувствую я себя из-за этого как не особо долгожданная гостья в чужом доме — выгнать невежливо, но и показательно радоваться такой себе дороже, вдруг поверит и решит задержаться.

— Ну и что мне делать? — спросила у недоумевающего пса, с которым беседую гораздо чаще, чем с кем бы то ни было. — Так все и оставить, друг мой дорогой? Ходить приживалкой, улыбаться, и в щечку целоваться?

Счастливчик вдруг сорвался с места, устав от моей шизофрении, и нагло удрал. Услышала его бодрый топот по дереву — он спустился на первый этаж. И я разозлилась. Не на пса, а на Марата и на себя.

— Хватит с меня! — я сжала кулаки, и быстро пошла в свою спальню, где быстро собрала свои вещи в сумку.

Сумку я спустила на первый этаж, дождалась, пока у Марата закончится занятие, проводила специалиста, и вошла в спальню Марата. Благо, сам он в душе вместе со своим помощником. Открыла шкаф, и начала развешивать свои вещи, напевая старый хит Егора Крида:

— Моя невеста, ты моя невеста.

И если честно, мне с тобою так повезло.

Моя невеста, ты моя невеста.

Мне интересно, это наяву или сон…

За очередным распеванием припева про невесту, с которой хоть кому-то повезло, и развешиванием домашних платьев меня и застал Марат.

— Алика?

— Ммм… да, я самая, — промурлыкала я.

— Вижу. Я имел в виду какого хрена ты делаешь в переводе на вежливый.

— А я имела в виду вежливость.

— Оставлю вас, — подал голос помощник Марата, и вышел из спальни.

— Мы же договорились…

— Мы не договорились, — перебила я.

— Тебе беременность память отшибла? Говорили об этом уже, — Марат раздраженно раздул ноздри — любо дорого смотреть. — И ты согласилась, кстати: ты спишь в своей спальне, а я здесь. Так будет удобнее.

— Может и договаривались, значит память и правда отшибло. Беременность, гормоны, сам понимаешь. В общем тот наш, прости господи, договор аннулирован из-за потери памяти одной из сторон! Спать я буду с тобой. И всё остальное — тоже с тобой!

— Что за детский сад? Складывай в сумку свои манатки, и дуй обратно.

— А ты прикажи, чтобы меня выставили, — подмигнула я Марату, и захлопнула дверь старомодного, явно раритетного шкафа. — Пусть охранник войдет в спальню, сам соберет мои вещи, и утащит и их и меня на второй этаж. Иначе никак, прости, только силой.

Марат сузил глаза, кулаки сжал. На лбу венка набухла — просто воплощение раздражения и злости. И мне нравится это! Чертовски нравится! Всё лучше чем набившие оскомину «будьте-здрасте», и расцеловывания воздуха рядом со щеками. Пусть бесится, злится! Пусть уже ведет себя так, как хочет — кипит ведь весь, вижу, чувствую это. А послать меня смог только когда я на первое занятие с реабилитологом ввалилась.

— Алика, по-хорошему свали, а!

— Из спальни? Или вообще?

— Из спальни, — прорычал сквозь зубы.

— Я уже озвучила как именно меня отсюда выставить — только с помощью охраны. Да-да, — кивнула я нагло, — пользуюсь своей властью, милый, пока сам ты не можешь меня вышвырнуть, раз сил на это нет!

Я вскинула подбородок, а Марат… расхохотался, качая головой.

— Характер решила показать? Все равно, ночевать ты здесь не будешь, вот увидишь.

— И ночевать буду, и помогать тебе. И целоваться станем, и всё остальное, — я села напротив него на кровать. — Ходить ты пока не можешь, но твой врач сказал мне что…

— Что член встает? Встает, да, но падает быстро. Лекарства, дорогая, уж прости, но трахать сейчас я способен только мозг. Так что для твоего же блага лучше тебе самостоятельно собрать манатки. Я не постесняюсь приказать своим людям тебе помочь переехать обратно, зря ты думаешь что я так не сделаю.

— Но почему? — спросила тихо.

— Так надо.

— Мне — нет, мне не надо. Да и тебе вряд ли. Марат, — я опустилась на пол, и хотела нежно взять его за руку, но вместо этого буквально вцепилась в его запястье, — ты мне нужен! Не только за обеденным столом и в саду, а вообще — днем, ночью, за столом и в душе, на кровати и на прогулке. Хватит уже меня отталкивать!

Молчит. На меня смотрит и молчит. Чуть нахмурился, но по лицу не прочитать, что чувствует и о чем думает.

— Марат?

— Я не отталкиваю, Аля, я просто хочу восстановиться, выздороветь, и только после этого…

Он прервался, будто даже и растерялся, не знает как закончить. Впервые такое наблюдаю.

— Только после этого что? Спать со мной? Быть со мной? Любить меня?

Думала, что смолчит, но Марат коротко ответил:

— Да.

— Супер. А пока поживем как соседи? Зато как на ноги встанешь, тогда ухх, кровать под нами сломается. А раз на руках меня таскать пока не в состоянии, и трахать часами, то… то что, милый? Установим предельно допустимое расстояние, на которое я могу приближаться к тебе? Какая чушь! Больше мы так жить не будем!

— Аля…

— Не будем, — снова отрезала я, предчувствуя войну с ним, но уже куда более приятную, чем были у нас раньше. — Прикажешь своим амбалам меня выставить, я приду снова. И снова, и снова, и снова, ясно? Я умею быть упорной, когда мне что-то нужно, а ты, как я уже сказала, мне очень нужен. И я тебе нужна! Было бы иначе, ты бы не гонялся за мной столько времени, и после ранения выгнал бы несмотря на общего ребенка. Значит, точно нужна, а все твои надуманные теории про то, что со мной можно сближаться только будучи в идеальной форме — чушь собачья! И кстати, завтра у меня УЗИ. Узнаем, наконец, кто у меня в животе — он или она. Поедешь со мной, или это слишком близко для тебя?

— Когда ты успела стать такой стервой? — Марат усмехнулся, разглядывая меня как неведомую зверушку.

— За эти три недели кем угодно станешь, не то что домашней стервой. Так что, на УЗИ ты со мной?

— С тобой, — недовольно бросил он, отвернувшись к окну.

Хоть здесь победа. А то дальше сада Марат не выбирается в своей коляске. В городе или в офисе показаться в ней для него унизительно. И я бы щадила его эго, но неизвестно, когда он встанет на ноги. Не годами же быть затворником? Не годами же нам так существовать?