Застой. Перестройка. Отстой

Моя извечная «больничная» проблема — где справить большую нужду? В наш «дурдомовский» туалет я входил каждый раз так, точно всходил на эшафот.

Что я сегодня ел? Несколько конфет и пирожное «Шарик». Чайку попил, воды из-под крана. В душевой. Все. Так что справлять большую нужду пока не представлялось необходимым.

Долго болтал с Белым. Он грустил, что завтра пообещали выписать последнего нашего товарища-призывника.

Я тоже грустил из-за этого.

Ждал ночи. А новая медсестра не разрешила мне спать в моем углу. Настроение ухудшилось. Я молча сидел на стуле в коридоре.

Борис рассказывал про интересных обитателей психушки:

— Жил здесь один офицер-подводник. Он писал рассказы и посылал их Брежневу. В рассказах критиковал социалистический строй.

А еще писал Пиночету: «Дорогой Аугусто, вешай канальев-коммунистов!»

Тик у меня прогрессировал. Ходил по лицу, точно странник по земному шару.

Белый освоился в «дурдоме» основательно. Мылся каждый день под душем. Ходил по нашему отнюдь не идеально чистому полу босиком.

Выяснилось, что Белый учился во вспомогательном интернате.

Ходил я уже с трудом. Голова кружилась. Веселенькие дни недоедания (точнее, голодания) стали сказываться.

Писать начал совсем мелкими буквами. Очень-очень аккуратно. Тетрадь была на исходе.

Думал о завтрашнем дне.

— Может быть, — говорил я сам себе, — случится что-то хорошее? Может быть, посетят жена или теща? Может быть, Кирилл принесет «Литературку» — он обещал. Его родители на день забрали домой.

Писать дневник не хотелось. Я начинал повторяться.

Хотелось пить. Но в душевой в данный момент кто-то мылся. В горле как-то противно першило.

Хотелось пить. Из душевой вышли. Но я боялся пить из крана — боялся подцепить какую-нибудь заразу.

Хотелось пить.

Медсестра сегодня дежурила безобразная. Даже пыталась заставить таблетку какую-то мерзкую — при ней! — выпить. А я все равно не выпил. Засунул в рот и ушел. А потом зарыл в ведро из-под фикуса.

Опять устроился спать в общем коридоре. На топчане. Его поначалу санитар не давал. А разрешила (как ни странно!) злая медсестра, та самая — «безобразная». Никогда не поймешь сразу, кто поможет в жизни, а кто навредит.

На шкафу в первой палате лежало мое постельное белье. Я его вчера туда положил. Но тут я засомневался, что оно мое. И сказал санитару:

— А вы знаете, это, кажется, не мое белье.

Он:

— Да ложись ты скорее, какая тебе разница, на какой простыне спать!

— Что я — свинья, что ли?

— А я свинья — сплю здесь?

Вот такой получился диалог. Я ему про Ерему, а он мне про Фому.

К тому же и дикция у этого санитара страдала. Он бормотал себе под нос что-то невразумительное (во всех смыслах). Нужно было обладать определенными навыками, чтобы его понимать.

Прибыло пополнение. Второй день уже, как у нас появились новые призывники.

Я им сегодня велел (королек!) поставить «мой» топчан рядом с их лежбищем (они все вчера спали в коридоре вповалку, друг с другом рядышком). Они поставили. Я, не став на ночь читать, — очень утомился за день — сразу лег. Да не заснул. Ребята играли в карты и хоть тихо, но болтали.

Тогда я передвинул (уже сам) топчан подальше от ребят. Оказался аккурат напротив палаты номер шесть. Возникли милые ассоциации…

Опять попытался заснуть. И опять не смог. Стоял страшный храп. Санитары время от времени кричали то на психов, то друг на друга. Все-таки заснул. Под разговоры картежников. Опять без снотворного. Проснулся в два ночи. Поворочался и опять заснул.

Пришел Кирилл. Местное «радио» сообщило, что его привели милиционеры из ресторана, где он кутил с девушкой. Он просрочил свое увольнительное. И его схватили. Он даже не успел девушку проводить домой.

Парень рыдал. Нянечки его успокаивали:

— Кирилл, не плачь, будь мужчиной!

Я его понимал. И жалел. И тоже успокаивал, как мог. Он плакал нутром. Не для того, что произвести впечатление.

Бедный, бедный мальчик.

Впрочем, чужие беды мы уж как-нибудь сможем пережить. Это подмечено точно.

Утром вымыл руки, вытерся о свитер. И в кресло — писать. Затем трепался с призывниками и очень долго — с Кириллом. Оказалось — его действительно «взяли» прямо в ресторане. Менты позорные. Перед этим он успел сходить в кино на двухсерийный канадско-французский фильм «Это было в Париже».

Представляете — после Парижа — в «дурдом»…

Когда Кирилл ушел, я опять стал заполнять свой дневник. Белый все удивлялся тому, как я быстро выводил свои каракули.

По коридору прошла заведующая. Вежливо со мной поздоровалась. Я стал надеяться на лучшее…

Утром водили меня к невропатологу. Толерантно поговорили с пожилой дамой о литературе, в частности, о Солоухине, ее самом любимом писателе. Говорила в основном она. Хотя я тоже что-то вякнул. О моем понимании литературы. По-моему, я убедил ее в том, что я не шизофреник.

Но все равно осадок после этой встречи остался тревожный. Не много ли я болтал о бессознательной природе творчества? Не напугал ли ее?

Медсестра, которая водила меня к невропатологу, вскользь обронила:

— Больше вам проходить никого не надо. Так мне велел передать вам Семен Моисеевич.

Я даже не знал, что и думать. И сам побежал к Семену Моисеевичу.

Он сказал:

— Да, психолога вам проходить необязательно. Оказалось достаточно одного невропатолога. Тем более что председатель комиссии уже подписал заключение. Сути дела уже не изменить. У вас не тот диагноз, с которым вас сюда направили.

— А какой? Какой мне поставили диагноз? — довольно аффектированно спросил я.

— У вас невроз, — ответил доктор, — Вы просто нервный человек. Но подлечите нервишки, успокоитесь — и все пройдет. Конечно, никакой шизофрении у вас нет.

Я понял, что районный военком и психиатр Селезнев направили меня в «дурку» с диагнозом — шизофрения. Но это меня уже не волновало. Я также понял, что меня скоро выпустят! Ко мне пришли надежда, желание жить, хотелось бегать, прыгать, летать!..

В голове пронеслась нахальная мысль — а, может быть, завтра и выпишут?