Затмение: Корона

— Как вам удалось скопировать его? — спросил Роузлэнд.

— Баррабас был оперативником Второго Альянса, — без утайки ответил Смок, и атмосфера в комнате заметно наэлектризовалась. — Он изменил им. Он теперь наш. Он скопировал файл, когда у него начались трудности с Купером. Подумал, что файл ему пригодится для шантажа этих подонков.

Баррабас не отрываясь глядел на свои колени, понимая, что все в комнате не отрываясь смотрят на него. На его лице заходили гневные желваки.

— Мы сунули его в экстрактор и решили, что ему можно доверять. Он практически избавился от иллюзий.

Баррабас хмыкнул.

— Избавился от иллюзий. — Голос его дрогнул. — Блин, это слабо сказано. Избавился. Мать вашу, да они ж гребаные маньяки.

Либо он талантливый актёр, либо искренен, решил Роузлэнд. Баррабас теперь знал всё. Наверное, кое-что понял — что люди всегда люди, а смерть окончательна. Но глубокие страдания перед смертью растягиваются в субъективную вечность.

— Ладно, Баррабас, — сказал Роузлэнд, — залезай к нам в лодку.

Баррабас медленно поднялся, подошёл и пожал еврею руку.

Торренс удалился в кладовку, желая остаться в одиночестве. Он сидел у окна в затхлой темноте, ожидая, пока выйдет луна. Просто чтобы чего-нибудь ждать. Он думал о вирусах. Вирусах, которые парализуют работу компьютеров, и вирусах, которые убивают людей.

Он размышлял о Гиссене. Гиссен побеждал. Гиссен, Уотсон и Крэндалл. Если сдаться им, победят ли они? Нет, блин. Они лишь выдернут из рядов НС самовлюблённого партизана. Самоназначенного Че, которому даже сражаться особо не за кого. Однако казни бы на некоторое время прекратились.

Он думал о Рэнди Мэйнарде, своём университетском приятеле. Они довольно тесно контачили некоторое время. Потом Торренс узнал, что Рэнди гей. И дистанцировался от Рэнди, не отсекая его, однако, полностью. Гм. Может, он его и полностью от себя отрезал.

Впрочем, его всё равно как обухом по голове застигла весть, что у Рэнди СПИД-3. Стоило разработать вакцину против ВИЧ, как проклятый вирус мутировал, и вакцина против новой разновидности оказывалась бессильна. СПИД-3 убивал очень быстро. За срок от трёх недель до шести месяцев после контакта с заразой. У Рэнди первые существенные симптомы проявились через два с половиной месяца. Ещё некоторое время жизни ему спасли противовирусной терапией.

И Торренс вспомнил кое-что из сказанного ему Рэнди в госпитале.

— Я открываю глаза поутру, и минуту-другую я просто здесь, валяюсь в постели, потягиваюсь, зеваю, оглядываюсь. Думаю, ну ты понял, о том, чем бы мне сегодня заняться. Всегда проходит минута-другая, а потом вспоминаю... ты понял... что я умираю...

Торренс тоже себя так чувствовал, более или менее. Он мог работать, помогать Новому Сопротивлению. Он мог общаться с Бибиш. Ему периодически удавалось на минуту-другую абстрагироваться от личной вины. Но тень её никогда не уходила далеко.

Он всё ещё слышал крики на площади Клиши. Крики людей, которых убивали за преступления террориста Остроглаза.

Сморгнув слёзы, он горько рассмеялся. Остроглаз. Удачная шуточка, блин.

Некоторые умерли быстро...

За преступления...

А некоторые не так быстро.

Террориста...

Фонтаны крови...

Остроглаза.

— Дэн? — Скрип половиц под её ногами. — Дэнни?

— Слышь, Бибиш, просто проваливай сейчас на какое-то время, а?

— Не нравится мне, когда ты так говоришь. — Она опустилась на корточки рядом. — Не плачь. Это не твоя вина.

— Ты хотя бы не говори так, а? — прорычал он.

— Ты и меня заставляешь печалиться из-за этого главна.

— Чего?

— Говна. Merde.

— А, говна. — Он засмеялся, как придурок. — А мне насрать, если ты опечалена. Оставь меня, блин, в покое, поняла или нет?

— Ты... — Она помолчала, подыскивая подходящее американское оскорбление. — Слизняк. Сопляк.

— Это что ещё за гребаная психотерапия? Думаешь, я сам в себе не разбираюсь? Обзывай, как душе угодно.

Она испробовала другой способ.

— Это ты убил тех людей. Они умерли из-за тебя.

— Что?

Она закатила ему оплеуху. Схватила за волосы и откинула голову назад.

— А если на этот раз я тебя отшлёпаю, Остроглаз?

Он вырвался.

— Что за идиотские игры?

Она кинулась на него, сильно ударила по спине и оседлала.

— А накось-выкуси, сука!

Его движение было стремительней выброса пружинного лезвия. Бибиш отлетела к стене.

Перед глазами замельтешили красные огни. (Он слышал крики на площади Клиши.) Он рванулся...

И увидел кровь — кровь на своих руках. Посмотрел на Бибиш. Она лежала неподвижно, прижавшись к стене, закрыв глаза.

— Бибиш?

Она открыла глаза и грустно улыбнулась.

— Ca va [63] . Я в порядке.

Он рассёк ей губу до крови.

— О Господи, Бибиш, прости.

63

Зд.: ничего страшного (франц.).

— Я в порядке. А ты как?

— Я? — Ему полегчало. Он подумал, что должен бы устыдиться этого облегчения. Презрение к себе накрыло его скользкой масляной плёнкой. — Чёрт подери. Зачем ты...

Боже. Прости. Мне нет прощения. Нельзя было тебя бить. Так серьёзно, твоя губа... Прости...

— Ты мне сделал больно.

— Прости... — У него плечи затряслись.

— Нельзя делать мне так больно. Нельзя бить женщин так сильно.

— Да. — Он трясся от высвобожденной вины. — Да, ты права.

Торренс думал: Видела бы Клэр, как я только что поступил. С женщиной. Это тебе не игровое насилие в сексе. Я на полном серьёзе её ударил, сделал ей больно, выместил на ней гнев.

Вина окатила его смертельным ядом. Обожгла.

Наказание.

Он сел и уставился на неё. Чувствуя усталость и опустошение, но — внезапно — и новую надежду.

— Я...

— Тебе стало лучше.

— Да. Ты специально?..

— Oui, bien sur [64] .

64

Да, конечно (франц.).