Затмение: Корона

— Возможно, — сказал Смок, — его следовало бы допросить на экстракторе. Если дойдёт до этого.

— Ты сдурел, Смок? — спросил Стейнфельд. — Уитчера?

— Я всегда подозревал, что у него какие-то свои цели, — сказал Смок.

— Возможно, он играет и чёрными, и белыми, — добавил Стоунер, — против какой-то третьей силы. За НС против ВА — по каким-то причинам. Может, просто выгоды ищет для своего бизнеса.

— О нет, — возразил Стейнфельд. — Ты его не знаешь. Он идеалист, хотя и странноватый. Если он играет за нас против них, на то есть нематериальная причина.

— Тогда я её выясню.

— Да. — Через тысячи миль пустоты в тоне Стейнфельда слышалось сожаление. — Выясни.

Женская эмансипация на Земле, думал Расс Паркер, штука регионально специфичная. В большей части Штатов и европейских стран это дело обычное, на Ближнем Востоке и в некоторых частях Индии — редкость, что неудивительно, ведь там же наблюдались и самые скверные формы угнетения женщин. Недавно суфражистки с удивительной лёгкостью завоевали Африку — во многом, вероятно, стараниями первой негритянки-президента Южной Африки и председательницы Африканского Национального Конгресса.

Но в Техасе, откуда происходил Паркер, с этим дело обстояло туго.

Паркер верил в женское равноправие, но уживаться с ним почему-то не умел. Поэтому напористый подход Клэр сбил его с толку. Смутил.

Хотя нельзя сказать, что ему не понравилось, когда она схватила его в объятия, крепко поцеловала в губы и обвила ногами бёдра.

Конечно, он понимал, к чему она клонит. Они много говорили по дороге туда. Он рассказывал про свою прежнюю подругу на Земле, она — про Торренса. Расс полагал, что обмен впечатлениями об экс-возлюбленных — неплохой способ наладить новые отношения, не беря быка сходу за рога. А для Клэр это стало чем-то вроде исповеди — она виноватила себя за Торренса. За то, что прогнала себя от него. Разговор об этом, признание вины вслух, он расценил как попытку оправдаться — авансом.

Через десять минут невесомости они замолчали. Звуковая система играла музыку японского композитора Танаки: широкие раскаты синтезатора и вечные кафедральные хоралы сплетались воедино, пронизанные мягким, но настойчивым перкуссионным импульсом желания, подавленного либидо. Он наблюдал, как Клэр изящно разворачивается в воздухе, подобно восточноевропейской гимнастке-чемпионке: движения её прокручивались у него перед глазами, будто в замедленном повторе — ни одного лишнего изгиба тела, безукоризненная интерпретация музыки, лишённая самодовольства и навязчивого позёрства. Он наблюдал за балетными взлётами и падениями её грудей, следил за плавными движениями в воздухе...

Тут она сгребла его в объятия, крепко поцеловала и обвила ногами. Они закрутились медленной каруселью по просторной, почти круглой комнате; освещение померкло. Рядом проносились обитые мягкой тканью стены; у Паркера забурчало в желудке — он терпеть не мог покушения на свой вестибулярный аппарат, и с каждым годом переносить такое было всё тяжелей, — но возбуждение превозмогло, и член напрягся. Он позволил Клэр расстегнуть ширинку и мельком поёжился, ощутив прилив холодного воздуха к промежности. Она выскользнула из одежды грациозным движением фантастического животного, сбрасывающего шкуру в воздухе. Он раздевался неуклюже, жалея, что свет не настолько тусклый, чтобы скрыть его неловкость. Потянувшись к стене, он остановил взаимную карусель, и Клэр вроде бы согласилась на заякоренный секс. Он никогда не занимался сексом в невесомости и слышал, что тут нужна сноровка. Но, зацепившись за стенные крючья и уравновесив себя, отыскав центр масс системы переплетённых тел — в гениталиях, — они быстро открыли, что такой метод избавляет от всех недостатков секса в свободном полёте, не лишая преимуществ. Он вспомнил, как однажды на Земле пробовал что-то в этом роде: секс в бассейне, когда пришлось держаться за бетонный край. Но тут вода не мешала. Сопротивления не было никакого. Гравитация такая слабая, что это уже практически невесомость, и тела словно бы сплетались теснее, а кровь бежала свободнее. Он пронизал собой гравитационное поле Клэр, гравитационный колодец, как это зовётся, и вообразил, что они превратились в двойную планету, как Земля и Луна...

Кончив, он увидел, как семя ускользает из её вагины и разлетается вокруг опалесцирующими, подрагивающими от потенциальной жизни бусинками.

Ну ладно, подумал он, обняв её; они немного отплыли от стены, отдыхая в объятиях друг друга, кружась в послевкусии секса...

Она взяла его за голову обеими руками и поцеловала долгим, медленным поцелуем.

Ну ладно, раз она и старпёров не прочь...

Париж

— Они знают, что я тут, — сказал Торренс.

— Не дури, — ответил Роузлэнд. — Так просто совпало.

Торренс, Бибиш и Роузлэнд смотрели из кафе на площадь Клиши. Тут было людно. Они сидели, отвернувшись спинами к окнам, за одним из самых дальних столиков, и от солнечного света, падавшего сквозь стекло, у них потели затылки. Под скульптурой в центре площади, напротив разбомблённого старого магазинчика фильмов для взрослых, солдаты Партии единства выстраивали шеренгой узников. Новые и новые пленники, появляясь из грузовиков, моргали на ярком свету. Скольких же они намерены казнить?

— Они должны знать, что я тут, — повторил Торренс.

— Откуда бы? — спросила Бибиш. — Nous arrivons [60] ... — Она осеклась, когда Роузлэнд мотнул Толовой в её сторону. Без особого удовольствия Бибиш пригубила кофе со льдом.

Они заглянули в кафе, прослышав, что тут подают настоящий кофе. Теперь, когда война окончилась, поставки первосортных товаров в Париж возобновились, но в открытом доступе эти товары, кажется, ещё целую вечность не появятся. Может, какие-то коррумпированные бюрократы ПЕ сливки снимают, выжимая последние барыши из чёрного рынка?

60

Мы тут бываем... (франц.).

Сорок, подумал Торренс, когда солдаты захлопнули двери кузова. Они собираются убить сорок человек. Они знают, что я здесь.

— Это сверхсолдаты ПЕ, — прошептала Бибиш.

Торренс молча кивнул. Правительственные элитные войска расово чистых французов. Сверхсолдаты. Эсэсовцы Партии единства. Они носили кевларовую броню серебристого и чёрного цветов, с плечевыми нашивками, на которых изображён был символ ПЕ: Триумфальная Арка на фоне французского знамени.

— Дэн, пойдём, — сказала Бибиш. — Давай.

Он покачал головой. Он как будто примёрз к стулу. Духовная инерция. В желудок разом ухнула такая тяжесть, что подняться стало невозможно. Ему показалось, что он весит теперь полтонны. Столько, сколько весили разом сорок оголодавших узников.

Некоторые из них были неграми, некоторые — хасидами, попадались также французы, уличённые в «подрывной деятельности». Они сбились кучно, потеряв остатки индивидуальности во внезапном шоке от осознания неизбежной судьбы. Охранники окружили их живым кольцом. Человек, в котором Торренс узнал Гиссена, Ненасытного, отвернулся, изучая толпу на площади.

Не шевелись. Не двигайся. Не кричи. Он тебя заметит.

— Я всё равно не смогу пошевелиться, — прошептал Торренс.

Бибиш глянула на него.

— Quoi? [61]

Торренс не ответил.

Гиссен отдал негромкое приказание старшему офицеру отряда французских эсэсовцев. Последний развернулся к толпе и возгласил, что казнь «преступников, связанных подрывной деятельностью в составе организованной группы» осуществляется в знак возмездия за террористические акты «Остроглаза». Потом отвернулся к солдатам и гаркнул. Те навели автоматы. Узники закричали и съёжились. В толпе кто-то заплакал. Офицер эсэсовцев открыл рот, готовясь скомандовать: «Пли!»

61

Что? (франц.).