Затмение: Корона

А не пошли бы вы все, подумал Роузлэнд. Я выхожу из игры. И Торренс тоже выйдет, как пить дать.

— Пазолини, Торренс важен для нас. Он — главная спица в нашем колесе. Спроси Леспера, если мне не веришь. Не думаю, что твоё мнение объективно. Мы обязаны вытащить его.

— И скольких ещё мы потеряем? Чушь. Он сам дался им в руки. Попался, как имбецил.

— Он пытался освободить нескольких узников...

— Ему нельзя было так скоро возвращаться в Париж. Как глупо! У него на этой картинке голова перебинтована. Думаю, последствия мозговой травмы. Глупо. Нет, не стану я всем рисковать ради того, чтобы вытащить из тюрьмы ВА одного-единственного человека. Ты знаешь, сколько там политических? Они все важны для меня одинаково. Они не менее важны, чем Торренс. Там в тюрьме дети!

— Торренс ценный для Сопротивления боец.

— Не до такой степени.

— Ты против него ополчилась. Вы соперничали. Пазолини, отбрось собственные предубеждения.

— Я сказала: нет. Стейнфельд недвусмысленно дал понять, кто есть кто в иерархии отряда. Если тебе что-то не нравится... — Она величественно взмахнула толстой русской сигаретой. — Тогда найди себе другое дело.

— Это в большей мере моё дело, чем твоё...

— Ой, да, твоя бесценная еврейская кровь. Мученики мира и всякое такое.

— Пазолини, если я ещё раз от тебя услышу подобную антисемитскую х...ню, то, клянусь Богом, я... — Он осёкся и уставился в экран. — О нет.

Они увидели на экране Дэна Торренса. Его вели по тюремному двору. Куколка-Торренс на маленьком, пестревшем помехами экране в углу бетонной комнатушки — но этого человека они узнали немедленно, хотя бы и в обличии видеоабстрактного незнакомца из теленовостей. С ним обращались так же, как и со всеми остальными безликими террористами, уловленными под софиты ВА. Его конвоировали в неприметное коричневое здание. Снимали с рук, ракурс съёмки вихлял, следуя за ним в газовую камеру. Было нечто унизительное в том, чтобы врага государства травили газом — куда менее героическая смерть, чем расстрел. Второй Альянс умышленно выбрал этот способ казни.

— Интересно, что они вытащили из него под экстракторами? — проговорила Пазолини. Комментатор говорил низким серьёзным голосом, по-французски, но Роузлэнд понимал большую часть сказанного. На лице преступника нет и следа эмоций, пока его ведут на казнь; у него были все возможности выразить раскаяние, но он пренебрёг ими... Вот его вводят в камеру, и на лице его появляется даже нечто вроде ухмылки... Но маска равнодушия на лице предательски трескается, и проступают подлинные чувства: он начинает паниковать...

Роузлэнд подумал: Господи, Дэн ужасно выглядит. Истощённый, больной. Что они с ним сделали? Сломали под пытками, наверное. Психологически он уже давно мёртв.

Роузлэнд поднялся, подошёл к экрану и с размаху пнул его.

Бах! Катодно-лучевая трубка лопнула. На пол полетели осколки стекла. Искры, запах горелой изоляции.

— Idiota! [70] — заорала Пазолини.

Роузлэнд развернулся и пошёл было к двери, но замер, уставясь на мониторы старой консоли системы безопасности метро. Техники Сопротивления сумели оживить камеры — и теперь на мониторах было видно, как по коридору движутся вооружённые люди; слишком далеко от камеры, чтобы стало ясно, кто это.

70

Идиот! (итал.).

— У нас гости, — сказал Роузлэнд, хватая свой «энфилд», списанный из королевской армии. Выскочил на пустовавшую платформу, оставляя следы в густой известковой пыли, проникавшей через дыры от разрыва снарядов [71] , и закричал партизанам, которые резались в карты невдалеке от вестибюльной лестницы:

— У нас компания!

Рядом Пазолини уже выкрикивала команды. Роузлэнд срезал угол и понёсся по рампе туда, где заметил незваных гостей. Частью сознания Роузлэнд размышлял: Давай, сделай это. Забери с собой нескольких мерзавцев, прикончи их... Он даже не успел додумать мысль до конца:

71

Подавляющее большинство станций Парижского метрополитена — неглубокого заложения.

...и позволь им себя прикончить.

Потому что зрелище Торренса, конвоируемого в газовую камеру — ещё одна смерть в череде прочих, — стало соломинкой, сломавшей спину верблюда. Пора было Роузлэнду отправляться следом за своими друзьями.

Он пробежал половину рампы, когда из-за угла появились незнакомцы. Он вскинул оружие.

И узнал Стейнфельда.

— Блин!

Он резко остановился. Это были Стейнфельд, а с ним четверо партизан, в том числе какой-то японец.

— Вы вообще знаете что, жопоголовые придурки? Я вас чуть не застрелил! Почему вы не подали сигнала?

— Мы подали, — ответил Стейнфельд. — Никто не отреагировал. Где ваш радист?

— Э-э... казнь по телевизору смотрит, наверное. Мы отвлеклись. Торренс...

— Я знаю.

Стейнфельд приблизился, остальные — следом. Он положил ручищу на плечо Роузлэнда.

— Это было ужасно.

— Стейнфельд... — раздражённо проворчал японец.

Для японца он был высоковат — наверняка полукровка.

Одно ухо перебинтовано. Голос смутно знакомый.

Парень улыбнулся. Знакомой улыбкой.

Роузлэнд уставился на него.

— Ах вы ж сукины дети, — выдохнул он.

Стейнфельд хихикнул.

— Ах вы ж гребаные идиоты.

Партизаны зафыркали от смеха.

— Ах вы ж долбаные говноеды!

Дэн Торренс обнял его.

Роузлэнд не пытался остановить слёзы. Он смеялся так, что ручьи слёз стекали по щекам.

— Ах вы ж сукины дети, итить ваших мамаш!

Он отступил на шаг и осмотрел Торренса.

— А кто ты по легенде вообще такой?

Торренс улыбнулся.

— Меня звать Джон Ибиси. Я сын японского бизнесмена и американской массажистки. Консультирую несколько французских компаний, которые занимаются микрокомпьютерами.

Стейнфельд ввернул:

— Таких иностранцев французские фашисты пока не трогают — пока что, — потому как нуждаются в них для восстановления экономики.

Роузлэнд оценил мастерство, с каким пластические хирурги слепили Торренсу новое лицо: складки эпикантуса в уголках глаз, высокие скулы, особый оттенок кожи.

— У Бадуа лучшие хирурги.

— Как ты догадался?

Роузлэнд оглядел остальных. Открыл было рот спросить, а где Бибиш, и не смог. Он видел ответ в том, как надломлен был Торренс вопреки показному веселью, в том, как беспомощно обвисли его плечи. Бибиш погибла.

Но Торренс был жив. И он избежал казни.

— А кого они, блин, казнили в таком случае?

— Своего же, — ответил Торренс. — Пойманного нами охранника центра переработки. Он примерно моего роста и в целом похож. Мы стёрли ему память экстрактором и внедрили туда фальшивку, которую легко было принять за перепутанные и сбивчивые воспоминания Торренса. Ничего для них ценного. Просто приманка. Левассье его как следует приложил по голове — чтобы ВАшники поверили, будто у него травма мозга. После выстрела в голову. И ухо мы ему тоже оторвали. Потом подбросили туда, где его наверняка заметят... — Он пожал плечами. — Он тоже был американец. Реальный подонок. Он так и не понял, что с ним стало.