Затмение: Полутень

В меня попали? подумал он. Кто-то тянул его за руку, перекрикивая рёв скака и автокоптерных винтов.

— Торренс, вставай, твою мать! — Клэр. — Дэнни, вставай, ну же!

Торренс? Дэнни? Он помнил эти имена, помнил всё, что его сюда привело. Но всё это теперь лишилось смысла, хотя он заставил себя встать, заставил негнущиеся ноги двигаться, и они с Клэр потащились по расщелине: всё это казалось ему абсурдным, бессмысленно хаотичным. Они обрушивают на нас хаос в форме пуль, шрапнели, взрывов; мы отвечаем им тем же. Волны хаоса катятся туда-сюда, этими волнами меня занесло в горы на два дня пути, а теперь заткнуло в горную расщелину. Волны хаоса гонят нас, как полевых мышек в молотилку. Мы снова превратились в зверьков под сапогами... Как тогда, когда егернаут убивал Рикенгарпа, пока он играл на гитаре... Идеологическое происхождение конфликта было лишь поводом. Конфликт, порождающий убийства, жил своей жизнью.

И ему захотелось отсюда выбраться. В тот миг истощённого безмыслия ему захотелось забиться в какую-нибудь дыру, переждать волну хаоса; потом выбраться оттуда, спуститься с гор, найти дорогу к морю, сесть на корабль или самолёт, вернуться в США, к безопасности ограждённых стенами анклавов, где обитали его родители...

Но, посмотрев на Клэр, он не заметил в ней отчаяния. Лишь гнев и страх, но никакого отчаяния, никаких слёз. Он ощутил её руку в своей и сделал это ощущение организационным фокусом распадающегося ума. В этот миг её прикосновение канализировало все его чувства. Стейнфельд и Новое Сопротивление остались где-то очень далеко. Они убегали, прятались, пытались скрыться — вместе; и это ощущение близости, совместных действий, обладало самостоятельной ценностью, пускай и надуманной. Ему казалось, что он взбирается на маленькое безлистное деревце, ставшее единственным убежищем от яростной бури в пустыне.

Впереди, в сужении расщелины, их ожидало ещё трое добровольцев. Они пытались закрепить на треножнике десятифутовую трубу из грязно-оливкового металла, в которой Торренс определил ПЗРК. Рядом у скалы торчал заряженный гранатомёт. Сверху приближались скак и вертолёт.

У Торренса появился выбор. Он мог схватить гранатомёт, отвлечь врагов от Стейнфельда, вызвав огонь на себя, и погибнуть. Или сказать себе: Я капитан, а офицеры нужны, важны для Сопротивления, и если я пожертвую собой, это будет напрасной тратой людских ресурсов. И потом, со мной Клэр. Это я её затащил в НС. Я несу за неё ответственность. Он мог сказать себе всё это... и использовать как предлог для бегства в укрытие.

Безжалостный часовой механизм в недрах личности сделал этот выбор за него. Он оттолкнул Клэр к добровольцам и заорал:

— Бегите к Стейнфельду, я тут разберусь и через минуту буду с вами!

— Торренс, не дури! Прячься!

Но он сгрёб гранатомёт, взгромоздил на плечо (отстранённо размышляя, не погибнет ли сейчас Клэр, решив остаться с ним, не отнимет ли он её жизнь этим жестом самопожертвования за други своя, в конечном счёте эгоистичным, если жест окажется дополнительно оплачен её жизнью...), прицелился в автокоптер... от мельтешения лопастей стало больно глазам... он увидел, как уходит вверх скак, как его крылья вибрируют от ретроградных толчков; он ощутил исходящее от боевой машины тепло, вообразил себе скак чудовищных размеров дамокловым мечом, подвешенным над ними... изменил прицел и выстрелил... граната ударилась в скак и — не взорвалась. Взрыватель глюканул. Твою мать! Он погибнет ни за что...

Пушки автокоптера плюнули огнём, но вертолёт уже отклонился на несколько ярдов к югу, и большая часть снарядов срикошетила от скального карниза над его головой; осколком одной партизанке из добровольцев, молодой негритянке в окровавленной куртке, выбило глаз, женщина вскрикнула и обмякла, а двое уцелевших бойцов выстрелили из ПЗРК. Белая вспышка, гулкий удар и белая дымная верёвка от ракеты. Ракета ударила автокоптеру в правый бок, туда, где располагались тепловые сканеры минипушки. В тот же миг выстрелила главная пушка скакорабля, и хотя прицел её сбился из-за ударных и тепловых волн от разлетавшихся обломков автокоптера, снаряд встряхнул скалу над двумя выжившими партизанами.

Торренсу показалось, что всё поле зрения заполнил, величественно распускаясь, колоссальный огненный цветок, а потом его опрокинуло на спину и...

Торренс пришёл в себя. Он сидел спиной к скале, копчик холодило снегом. В голове металлически жужжало и реверберировало. Вокруг кружились султанчики красного и синего дыма. Красный дым был не настоящий, потому что быстро исчез. Синий дым не исчез, поэтому Торренс счёл его подлинным.

Клэр?

Он повернул голову и прищурился. Она сидела рядом с ним и смеялась. Верхнее левое предплечье девушке распороло, и непонятно было, где промокшая и покрасневшая от крови одежда, а где сама разодранная плоть. Истерический смех терялся в ревущих металлических стонах. Он поднял голову (от этого движения там что-то взорвалось) и увидел, что в небе ничего нет. Куда, чёрт подери, делся скакорабль?

Склон скалы над головой Торренса успели равномерно выкрасить в красный цвет. Краска была ещё влажная, свежая. Он долго смотрел на неё и пришёл к выводу, что это кровь.

Оторванная в локте мужская рука валялась рядом на снегу; пальцы руки были искривлены так, словно обладатель её перед смертью играл на фортепиано. Кожа была синевато-белая.

В ушах хихикало, шипело и лязгало.

Потом над ним склонились Кармен и Уиллоу. Лица их были искажены, словно на снимке через «рыбий глаз». Уиллоу выглядел как обычно: тощий бритт с соломенными волосами, плохими зубами и постоянным подозрительным выражением лица. Долговязая Кармен, в армейской лыжной куртке с водонепроницаемой зелёной подкладкой и капюшоном, напоминала панк-рокершу; когда она откинула капюшон, он увидел утыканные колечками мочки ушей и тёмные волосы, по сторонам головы выбритые, а на макушке и затылке собранные в подобие анархистской короны.

— Ты ничего не сломал, бро? — спросил Уиллоу. При каждом слове из его рта вырывались клубы пара.

Торренс обдумал вопрос. Он решил, что Уиллоу говорит о повреждениях костей, и эксперимента ради шевельнулся. Движения принесли боль и головокружительную тошноту. Но ничего подобного ослепляющей боли от переломов.

— Думаю, я в порядке. Я просто... торможу слегка.

— С тобой всё будет окей, — заверила его Кармен.

Истерический смех Клэр прекратился; теперь девушка сидела молча, покачиваясь от боли. Кармен наложила ей жгут, промыла и продезинфицировала рану лекарствами из своей аптечки. Клэр шипела сквозь стиснутые зубы.

— Рана скверно выглядит, но неглубокая, — сказала Кармен. — Артерия цела. Ничего не застряло. Выглядит хуже, чем на самом деле.

Торренсу не хотелось шевелиться. Если ему чего и хотелось, так это прилечь. Остаться здесь. Наверное, поспать.

Он, наверное, что-то такое пробормотал вслух, потому что Уиллоу ответил:

— Мы там лагерь раскинули выше по проходу. Если тут заснёшь, бро, то больше не проснёшься.

Уиллоу помог ему подняться. Торренс застонал.

— Скак... — просипела Клэр.

— Улетел, — сказала Кармен. — Думаю, ему досталось, когда взорвался второй коптер. Но он вернётся. Они вернутся. Грузовиков нет. На дорогу не сунуться. Стейнфельд говорит, надо в горы подняться и спрятаться там.

Остров Мерино, Карибы

Джек Смок постучал по широкому, тонкому, как вафля, компьютерному монитору и сказал:

— Они где-то тут... в десяти милях на северо-восток от итальянской границы.

На плече Смока при каждом его движении слегка топорщил перья крупный ворон с блестяще-чёрным оперением.

Уитчер, стоявший рядом, хмуро разглядывал карту на экране. Кивнув, он отстучал на клавиатуре терминала команду, увеличившую маленький сегмент карты. Сегмент заполнил весь монитор.

— Но тут ничего особо нет. Ни деревень, ни... только дорога...

— И это на большой высоте, прикрытия никакого, не считая скал. Они беззащитны.

Смок и Уитчер были в командном центре места, которое именовали Домом. В основательно укреплённой всемирной штаб-квартире Нового Сопротивления, на острове Мерино где-то между Кубой и Антилами. Стены душного помещения были толстые, давящие, выкрашенные белой краской, и на сером бетонном полу застыли брызги краски там, где маляры поработали небрежно; комнату заполняло оборудование из белого и чёрного пластика или алюминия, и кое-где приходилось изворачиваться и протискиваться между корпусами устройств электронного слежения. В двух концах комнаты у мониторов системы спутниковой связи сидели два инженера, отслеживая перемещения войск НАТО, ВА и Нового Советского Союза, и поддерживали контакт со Стейнфельдом. Инженеры, темнокожий мужчина и женщина, сидели без одежды, если не считать шортов, потому что в комнате было одуряюще жарко. Смок и Уитчер облачились в короткие белые шорты и сандалии. Уитчер надел золотистую пляжную рубашку, потемневшую под мышками от пота до глинистого оттенка. Смок носил цветастую гавайскую футболку, преимущественно голубую. И ещё на нём был ворон.