Затмить Земфиру

Ксюха проявила инициативу – разлила в две розовые пиалы по капле бражки. Мы чокнулись.

– За что пьем?

– За что? За Москву! – «Маха» утерлась белым платочком и продолжила: – И вот, значит, переехала Маня в Казань. Стали они жить втроем. Мать Сереги давно умерла, когда он еще пацаненком бегал. Была я в их квартире казанской. С размахом хоромы, целый народный хор, простите за каламбур, можно поселить. Отец через полгода умер. Скоропостижно. В наследство Сереге отошла квартира и шкаф неозвученных партитур. Денег же товарищ композитор молодым ни копейки не оставил.

– Так они официально расписались?

– Нет. Гражданский брак. Суть в том, что Серега всю жизнь бездельничал, денег зарабатывать не умел. Маня-то хоть тексты одно время пристроилась сочинять...

– Какие тексты?

– Ну, композитор еще песенки писал, для всяких местных исполнителей. Давал Мане кассету с наигранными на фоно мелодиями. А она стишки стряпала типа: «Мне уже двадцать пять, а любимого заиньки нету...»

– Фу, какой пассаж!

– Долларов по сто Сноровский-старший ей платил. На эти бабки они с Сергеем и жили, сестренка еще умудрялась уроки игры на гитаре брать. Но вот классик скончался, все деньги проели...

– А мамка им совсем не помогала?

– Бегство Мани ее просто взбесило. Потом, правда, она успокоилась, думала, дело к свадьбе идет. Звонила Сереге и намекала: мол, засылайте сватов. Давайте сделаем все по-людски. Но они все чего-то тянули. Потом отец умер, не до свадьбы было. В общем, мамка плюнула на дочь, прокляла, можно сказать. И только когда уже Димка появился, она Маню простила.

– Прямо мексиканский сериал, – я снова потянулся к бутылке. – Дай передохнуть.

Мы дерябнули бражки, и я стал в сотый раз рассматривать портрет Одри Хепберн, висевший над головой Ксюхи. Какая четкость линий, ювелирный носик, глаза-махаоны, ясная цветовая гамма – черное, белое. Никакого импрессионизма. («Никакого модернизьма, никакого абстракционизьма!» – как орал Вицин, продавая коврики с русалками.) Отсутствие размытости, расплывчатости, дрожащих красноватых оттенков. И главное в божественной Одри – чистый незамутненный взгляд. Ну, бог с ними, с Моне и Ренуаром, но ведь Маню я действительно иногда рисую в своем воображении («Маха» права) – изменяя пропорции. Модильяни хренов. Хотя шея у певуньи и так, по жизни, длинная.

Ксюха, кажется, прочувствовала мои внутренние терзания и даже посветлела личиком. С вдохновением начала рассказывать, в какую аферу вляпалась ее сестренка вместе со своим гражданским мужем.

Проели последние деньги, и Маня стала уговаривать Сергея обменять квартиру. Четырехкомнатную на двухкомнатную. А на разницу жить, пока она не устроится петь в какой-нибудь клуб или кабак («Прямо с малолетства по стопам Земфиры», – подумал я с иронией.)

Сергей согласился – в общем, это был разумный ход. Зачем им на двоих такие хоромы? Но время было скользкое, время отморозков и беспредельщиков. Маня нашла какого-то «черного» маклера. «Двушку» им предоставили – и растворились с доплатой без следа.

– А что за маклер был? – спросил я. – «Ловят?! Как поймают, Якина на кол посадить! Это первое дело!»

– Очень смешно. Будешь слушать дальше?

– Конечно. Но скажи, зачем ты мне все это рассказываешь? Да еще с таким воодушевлением.

Ксюха усмехнулась, красные пятна пошли по мучной шее.

– Ревность, мой друг, обычная женская ревность. И потом, я, может, не хочу, чтоб ты стал третьей жертвой.

– А я хочу. «Может, меня даже наградят. Посмертно», – отшутился я очередной цитатой. – Ну ладно, что было дальше?

– Какая-то мутная ситуация. Маня от Сереги ушла – свинство с ее стороны, конечно. Но и он хорош – мало того что на шее сидел, стал пить. Мебель, картины, сервизы – все пропил. Она и ушла. Потом дело дошло до партитур отца. Сергей хотел загнать их какому-нибудь коллекционеру. Понес к эксперту из местного отделения Союза композиторов, для оценки. Тот посмотрел, послюнявил страницы и сказал без обиняков, что все симфонические потуги папаши – дерьмо на дирижерской палочке. Так в лоб и бабахнул. В общем, никакой ценности эти бумаги не представляли.

Серега тем же вечером по обыкновению напился. Вусмерть. Что было дальше, можно только предполагать. Видимо, он решил сжечь рукописи отца в огромной кастрюле для хаша. Запылало жарко, огонь перебросился на пластиковые жалюзи, пошел едкий дым, затем вспыхнула мебель... В общем, когда потушили, нашли труп. Совершенно обугленный. Словно мумия тысячелетняя...

«Словно мумия», – повторил я про себя и вспомнил Египет. После утомительной экскурсии в Луксор мы как-то поспорили с Маней о том, почему в гробницах местной знати рядом с саркофагом стоит каменная статуя покойного. Гид говорил, что, по верованиям древних египтян, душа человека может существовать и после смерти – при условии нормального сохранения тела.

– Возможно, статуя, – сидя под пальмой, начал рассуждать я, – отражая лучшие черты и качества покойного, каким-то магическим образом замедляла тление. Гид рассказывал, помнишь, что ранние способы бальзамирования были все же несовершенны. Душа мумии, если так можно выразиться, держала равнение на статую.

– Не совсем поняла, – пробормотала певунья.

– Ну вот говорят: стареющая женщина, глядя в зеркало, должна видеть себя молодой и красивой, как прежде. И тогда стареть она будет медленнее.

– Интересная мысль. Но мне кажется, статуя – это просто замена тела в случае его неизбежной порчи. Новое прибежище души!

Оба наши предположения были фантастичны, «за гранью», но в то время я охотно «изменял пропорции», и Манина версия показалась мне более концептуальной...

– И куда же перелетела душа певуньи после гибели Сергея? – спросил я Ксюху. – Э-э-э, я хотел сказать, что с Маней было дальше? Она встретила Димку, еще кого-то?

– А, да, встретила Димку. И хорошо, что встретила. После таких потрясений у нее слегка поехала крыша. А Димка прочно стоял на земле и держал ее крепко, чтоб далеко не улетела. Как раз тогда, после смерти Сергея, и замаячил на горизонте этот лозунг – «затмить Земфиру». Впрочем, поначалу Маня организовала в Казани один из первых ее фан-клубов, стала во всем подражать Земе – прическа, одежда, очечки затемненные. Где-то с полгода откликалась только на имя Земфира.

– Что, она совсем там с ума сошла?

– Я и говорю, сошла бы совсем, если б не Димка. Он ее фанатизма не понимал, даже поколачивал порой за это. Он, повторяю, порядочное дерьмо. Но тогда, в то время, если б не он, искать нам Маринку по психушкам.

– Концовку я знаю. Димка сбросил Маню с третьего этажа. Приблудным шавкам сломали хребты. И девушка дернула в Москву.

Бражка кончилась, проникала полночь, да тут еще Надежда Борисовна зашевелилась. Мы с Ксюхой, напрягшись, оттащили мамку на французский диван. Не раздеваясь, она рухнула. Ситуация была щекотливой – «Маха» с утра намеревалась отвезти тетку в больницу. Я предложил остаться. В кисельном свете луны мы осторожно посмотрели в глаза друг другу.

О сексе не могло быть и речи.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Я проснулся с удивительным душевным равновесием. Вот что значит не выйти за пределы 200 грамм. Не стал прикасаться к Далю, выпил только кружку аргентинского мате. Ксюха с мамкой уехали в самую рань. Даже записки не оставили – свалили по-английски. Тут зазвонил телефон, и я подумал – они. Но это был Кир. В охотку я начал отчитывать его за бред про питонов, за близорукость импрессионистов, но быстро сменил гнев на милость. Душевное равновесие вновь поглотило меня, как тот питон кошку Марли.