Затмить Земфиру
Шрифт:
– Где у тебя, зятек, сортир? – вдруг весело закричала она. – У тебя сортир чистый? Я люблю чистый. Я никогда не сяду на грязный унитаз. Где он? Проводи, зятек!
И только мамка закрылась в санузле – телефонный звонок. Маня, пропащая душа. Привет, как дела, хорошо, как у тебя.
– Мамка моя приехала?
– Ну да. Ты чего ж не предупредила – я бы встретил.
– Да, представляешь, вылетело из башки перед отъездом. Напрочь. А потом пока доехали, пока разместились, до утра репетировали. Тут, в боксерском зале.
– В каком зале?
– В боксерском. Замоталась совсем.
– Даже так? Все так серьезно? А что с ней?
– Потом. Я с чужого мобильника. Дай мамку!
– Она в туалете. Если подождешь...
– Да ладно, ладно. Она там как себя ведет?
– В смысле?
– Ну, она у меня шумная, буйная даже.
– Буйная? Да нет, так, веселимся.
– Слушай, это... Ты выпить ей не предлагай, хорошо?
– Я? Да я-то что. Она сама, правда. Бражку привезла. Выпила.
– Сколько?
– Грамм двести. Слушай, как там у тебя вообще? Прет? Когда запись?
– Прет, прет. Ты это, – голос Мани потускнел, – не давай ей больше пить. Спрячь куда-нибудь бутылку.
– А что такое? У нее проблемы с алкоголем?
– Ну да. В общем, она... в наркологическую клинику приехала. Черт, надо было тебя раньше предупредить! Ты спрячь пока бутылку, а я сейчас Ксюхе позвоню. Она приедет, поможет тебе.
– Да зачем Ксюха? Сам справлюсь. Тут я с Бурлаковым...
– Да подожди ты! Мамка тебе всякие страшилки еще не рассказывала?
– Я бы сказал – показывала.
– Будет рассказывать, не пугайся. Главное, не ори, тихо соглашайся со всем. А я сейчас тебе Ксюху подгоню.
– Да мне вообще-то на работу скоро.
– Дождись Ксюху. Мамку одну не оставляй, понял?
– Понял-понял.
Пока, буду звонить, звони чаще.
Шумный слив воды в унитазе и заполошный крик. Господи, неужели началось? Я быстро сунул бражку в жерло стиральной машины, заткнул простыней, кухонным полотенцем, трусами. Мамка наконец вышла.
– Что случилось, Надежда Борисовна?
Со слезами, музейный нос словно облили кислотой, тянет ко мне указательный палец. Рваная рана, до невероятно белой кости.
– Боль-но. Боль-но, – лепечет, с ужасом глядя мимо меня.
– Как вы умудрились? Обо что? – Я в панике лезу в аптечку, хватаю йод, бинт, все, что попадется. Бросаюсь к ней, ускользающей в затененный уголок.. Ржет! Заливистый издевательский смех. С теми же слезами, с ходуном ходящим, будто избушка на курьих ножках, носом... «Рана» снята с пальца и демонстрируется мне, как дождевой червяк. Господи, на какую туфту я купился!
Слов нет, одни ругательства, но певунья просила не орать на больного. Вымученно улыбаюсь:
– Вы не хотите поспать? Вы же с поезда, устали. А мне на работу. Кстати, Маня только что звонила.
– Звонила, лопата сутулая? Чего хотела? Извинялась?
– Вам большой привет. Извинялась, конечно. Замоталась с этим отъездом. Но сейчас у нее все хорошо.
– Да мне плевать. Давай выпьем по чуть-чуть.
– Нет-нет, я же сказал.
– Как хочешь. Где бутылка?
– Марина просила...
– Да плевать я на нее хотела!
Повертела
своим носом-локатором и буквально через минуту обнаружила «объект». Трусы с простынями отлетели к холодильнику. Пиала тут же наполнилась до краев. Такой затяжной одиночный глоток я наблюдал только у Паши Цушкевича, лилипута. Общий вес выпитого уже зашкаливал за отметку «300». Шлагбаум был поднят.– Иди посмотри, там у тебя кран в ванной сильно течет. Может, это я перекрутила.
Я пошел – я очень щепетилен в подобных вещах. Включил свет и густо выматерился. Зацепленная крюком за вентиляционную решетку, перед моей физией качалась черноватая, отрезанная по локоть человеческая рука. Кровяные пятна вместо ногтей. Муляж, но как искусно сделан!
– Что случилось, зятек? – похоже передразнивая меня, прокричала из кухни мамка.
И вдруг я услышал сдавленные рыдания, а через секунду – вой подстреленной волчицы.
Кажется, спуск начался.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Впрочем, поначалу она говорила достаточно внятно. Мол, о «мертвой руке» ее сын Антон (я и не знал, что у Мани есть брат!) впервые услышал от своей соседки Ангелины Такташовой.
– О какой «мертвой руке»? – спросил я как можно ласковее. – О той, что над ванной болтается?
– То муляж, – высокомерно ответила мамка. – И не перебивай меня.
– «Они совершенно не говорят по-русски Но все понимают». – В последующие полчаса я не проронил ни слова.
Ангелине было за сорок, такая баба-кастрюлька, все в ней клокотало, бурлило, она непрерывно икала, шмыгала носом и похрюкивала. Любила выпить, но не в одиночестве, а с Антоном и с Ленкой, за которой сын ухаживал. Вечерами троица частенько засиживалась на кухне, Антон балдел от рассказов Ангелины о ее лихой колдовской молодости.
– Заслуженная, бля, черная колдунья Липецкой губернии! – хохотнула мамка, опрокидывая в рот очередную пиалу бражки.
Так вот, однажды соседка рассказала о «мертвой руке» – первейшем средстве из обширного колдовского арсенала.
Чтобы заиметь у себя «мертвую руку», нужно было, во-первых, найти труп повесившегося (или повешенного – это не важно) и тайно отрезать у него правую кисть. Во-вторых, эту кисть нужно было правильно обработать. Ее заворачивали в саван и отжимали из нее кровь на манер того, как отжимают белье. После руку погружали в смесь из мелко истолченных мух, тараканов, поваренной соли и перца и оставляли там на две недели. Затем кисть вывешивали на солнцепеке, а зимой ее можно было сушить и на печи, однако печь в таком случае топили исключительно папоротником.
«Мертвую руку» использовали как своеобразную магическую свечу. Куда бы ни вошел с ней, зажженной, черный колдун или любой другой человек, все окружающие падали замертво. А незажженная «свеча», если сжать ее в кулаке, вызывала у человека приступ беспричинного гнева и ненависти... Антон спросил икающую и похрюкивающую Ангелину со сдержанным смешком: мол, все ли конечности годятся для таких «свеч»? Намекая, обнаглев по пьяни, на ее собственную правую кисть, на которой отсутствовал мизинец. Громко хрюкнув, экс-колдунья ответила: