Затмить Земфиру

Маня, вытащив из багажника аптечку, быстро оказала служивому первую медицинскую помощь. А два автографа, поставленных ею на злополучных календарях, быстро примирили рассорившихся милиционеров.

3. Звезда надела лифчик из салата.

Популярная певица Маня снялась в серии агитационных роликов зеленой организации «Пета». Теперь телезрители многих стран будут довольно часто видеть суперсексуальную Маню, призывающую к вегетарианству в лифчике, сделанном из листьев салата.

Представители «Петы» полагают, что, посмотрев на красавицу певицу, пропагандирующую здоровый образ жизни, даже самые рьяные любители мяса и рыбы перейдут на овощи и фрукты.

4. Маня наехала на импрессионистов.

На открытии выставки знаменитых художников-импрессионистов эпатажная певица Маня заявила журналистам, что Клод Моне, Огюст Ренуар, Эдгар Дега, Поль Сезанн и Камиль Писсарро страдали миопией, то есть близорукостью. Именно близорукость «виновна» в мягкости линий, отсутствии деталей и дрожащих цветовых оттенках на картинах этих художников.

«Близорукие люди, – добавила в заключение Маня, – видят то, что близко, например, холст, но более отдаленные объекты представляются им расплывчатыми. Другое следствие миопии – более ясное видение красного участка спектра, чем голубого».

По данным певицы, ко всему прочему Сезанн и Ренуар категорически отказывались носить очки.

5. Медаль за спасение кошки.

Певица Маня играла со своей кошкой Марли во дворе дома, как вдруг на киску набросился проголодавшийся питон. Змея стала заглатывать Марли прямо на глазах у звезды, но девушка не растерялась, бросилась на огромного питона, что было сил зажала ему глотку и держала до тех пор, пока злодей не выплюнул еле дышащую Марли.

Однако, потеряв добычу, голодная змея направила весь свой гнев на Маню. Та закричала от страха, но схватила бейсбольную биту и стала колотить питона по башке, пока тот не издох.

За мужество, проявленное при спасении кошки, певица Маня была награждена серебряной медалью Московского городского общества защиты животных».

...Если бы Надежда Борисовна не выпила из меня все соки, я бы, наверное, полчаса ржал над поделками Кира. Ну халявщик, ну ремесленник! Ну откуда в Москве питоны? Про каннибалов еще ладно, даже где-то смешно, про упавшего милиционера и даже про лифчик из салата – все ничего. Но вот если, к примеру, запустить фишку про импрессионистов, а потом Маню на пресс-конференции спросят... Боюсь, она и слово это – «импрессионизм» – правильно не выговорит. Помню, как-то пытался затащить ее в Третьяковку, но она категорически отказалась: мол, внешние факторы, то бишь красоты архитектуры, природы, живопись и даже кино с театром – никак не влияют на ее внутренний мир, творческое начало, на развитие ее таланта, наконец. Только музыка и книги. Я попытался оспорить тезис, но певунья снова довольно резко оборвала меня: «Ты научись сначала мыслить концептуально!» Я пробормотал: «Профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нем». Ну и на этом мы тему закрыли.

Вот ее сестренка Ксюха неплохо разбирается в живописи. Где она, кстати? Неужто из-за старых обид на меня откажется посидеть с больной теткой? Я протянул руку к телефону, чтобы набрать то ли ее номер, то ли номер Кирилла (высмеять пиар-потуги чудилы), но вдруг какие-то черные квадраты закружились перед глазами, зеленая страшная собачья маска, отрезанная по локоть рука. Будто мамка траванула меня – своим сумасбродным рассказом, борщом, персиковым компотом, а может, это просто похмельные судороги. Тут еще озноб накатил, как поливальная машина. Надо залезть под пуховое одеяло. Накрывшись с головой, я мгновенно уснул. Мне приснился боксерский зал, репетиция Мани. Вот она настраивает гитару, просит кого-то: «Дай мне ноту ми». Подкручивает колки. Потом облокачивается спиной на колонку, перебирает струны, вслушиваясь, как звучит инструмент. Рядом разминает руки барабанщик, вращая палочками, как ниндзя нунчаками. А сзади него колошматит по боксерской груше мальчик лет десяти. В зеленой страшной собачьей маске, которую и на Хэллоуин не наденешь.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Ксюха явилась часов в восемь. Белая, как Снегурочка: белый костюм, туфли, сумка через плечо. Похудевшая и похорошевшая. Я снова вспомнил о герцогине Альба, позировавшей для «Обнаженной Махи».

– Медсестру вызывали?

Ах, вот оно что! Ее перевоплощение, впрочем, было уместно: в отличие от Мани Ксюха любила театр, и мы часто ходили с ней на модные спектакли. Да и расстались в первый раз, как я уже говорил, после экспериментального «Гамлета» в Театре Ермоловой. Это была пьеса скандального Владимира Сорокина, и там Офелия все время с удивлением вопрошала: «Это я-то – честная?!» Потом был мексиканский ресторанчик, я слизывал соль с Ксюхиных запястий, шейки, верхней губы. Затем она ушла в текиловую метель...

– Вы меня узнали, сударь?

Еще не проснувшись окончательно, я вяло пошутил:

– «Человек, человек! Официант, почки один раз царице!»

– Ну, слава богу. А то я думала, вы вместе с Надеждой Борисовной наклюкались.

Она зашла, и тут – странное совпадение! – полыхнула и погасла лампочка в коридоре. Я резко обернулся: неужели второй дубль мамкиных страшилок? Нет, все так же спит на столе (правда, вместо холодца я ей подушечку-пердушечку под голову подложил).

– Как она? – спросила Ксюха. – Не очень буянила?

Я рассказал и про подушечку, и про кровавый палец, и про отрезанную руку в ванной.

– Слушай, а где сейчас Антон? Сидит?

– Какой Антон? – Ксюха вынула из сумочки белую пачку «Vogue».

– Брат родной Мани. Ну ты знаешь эту историю о «мертвой руке»? Об убийстве Лены. Или самоубийстве.

– Бред какой-то. Какой Лены? Вы ничего не путаете? У Мани никогда не было брата.

– Здрасьте-пожалуйста! Мне Надежда Борисовна тут целую телегу о нем прогнала. Мол, руку отрезал у повесившейся колдуньи, потом злоба какая-то, хрясь, хрясь... Смотрит – Ленка уже внизу лежит, в луже крови.

– И вы поверили?

Я потрогал небритую правую щеку – она горела.

– Честно говоря, нет. Не до конца. Но я не думал, что все это – полный бред. Правда, бред? И что, действительно нет никакого брата?

– Надежда Борисовна просто всегда сына хотела. Вот и выдумывает истории.

– Но ты понимаешь, что она... слегка не в себе?

– Это мягко сказано. Но ничего, завтра поедем в клинику. Там какой-то знаменитый доктор. Лечит по методу «двадцать пятого кадра». Дома она уже и кодировалась, и зашивалась, и гипноз – ничего не помогает... Вы извините, что сеструха так ее на вас скинула. Как снег на голову.

Ксюха закурила.

– Я чего-то не понял. Мы на «вы» с тобой?

– А почему мы должны быть на «ты»?

Я усмехнулся.

– Старые обиды? Понимаю. Я на тебя, между прочим, тоже сильно обижен. Не знаю, как Маня тебя простила, но я...

– Это на что же ты обижен? – Ксюха приподняла пустую бутылку из-под бражки, двумя пальчиками, будто грязный носовой платок. – Она одну выпила? Две?

– Две. Это ведь ты Димке про нас настучала? Он приехал, и знаешь, что тут устроил?

– Знаю. Маня рассказывала. Разбил гитару, тебя хотел на куски порезать. Но что говорить? О покойнике либо хорошо, либо ничего.

– Так ты в курсе?

– Да, Маня говорила. И мне его ни чуточки не жаль. Порядочное дерьмо был. А заложила я вас в порыве, так сказать, ревности. Ревность, мой друг, женская ревность. Ты же меня бросил, как Герасим Муму. А почему, простите, что в рифму? Чем я хуже Мани? Ну чем? Вот, посмотри.

И Ксюха, привстав, очень эротично огладила свою плодоносную грудь, талию, бедра. Как Светличная в знаменитой сцене с Никулиным в отеле «Атлантик». Стала с усмешкой расстегивать кофточку.

– Ты переигрываешь, – остановил я ее. Не зная, что сказать, спросил: – Как твоя Светочка? Ты ее с кем сейчас оставила?