Затылоглазие демиургынизма

Дедушка разглядывал даль коринского рода и утверждал его своим жиќтейским опытом земельного мужика. Была вот своя единоличная полоска, на коей он был как никак, а хозяином. Пережита мечта о хуторе за реќкой Шелекшей возле Татарова бугра, местом, считавшимся "нечистым". Он надеялся трудом своим чистым освободить его от скверны, веря в святость своих помыслов. Это несбыточная вера — что образуется, не оставляла его и при колхозной жизни. Своя полоска выпестовала и отца. Своя лошадка Голубка, пахота на ней этой полоски не забылась и не может забыться. И свой амбар, куда ссыпали намолоченное в своем же нагуменнике зерно. Это никогда не может забыться. Все напрочь, вроде бы, изжито, но внутри себя оно не отмирает и будоражит неосознанно вестью ожидаемой. В бывшем крестьянине не уживается, как это моќжно оставить нескошенным луг, поле неубранным, скотину некормленной, коров невыдоенными… Тут для него то же самое, что не подобрать оброненный свой кошелек. Ныне крестьянина дедушкиной коринской стати, можно сказать, уже и нет. Тракторист-механизатор не заторопится по своей воле на пропадающее поле как на пожар по набату. Горит — беда, но есть пожарники, им и тушить пожар. Другим на это нет веления… Свобода не бежать на пожар пришла к нему с отстранением его от земли. Он всего лишь сельскохозяйственный рабочий при "ником". Такая свобода Ивана тоже пленила. Он как бы нанятый быть при обездоленной ниве.

Время дедушки, Дмитрия Даниловича и молодого Ивана — середенное. Его обволокло какое-то безрассудство. На середине, при разброде мыслей, чаќще и происходят изломы. Это время выбора, означенные мирскому челоќвеку самой его природой, самим Сотворением ее. Но одному человеку дано такое — выбирать себе путь. И им вот, Дмитрию и Ивану, надо распознать, по какому пути идти дальше всему деревенскому люду. Решить для себя, чтобы, когда иссякнет иго демиургынизма, определиться и следовать по истинному пути, означенному Началом. Или же продолжать плыть бревном по шалой воде, которая вновь может нахлынуть, если не изжить в себе скверны ига, и не стать на путь преобразования прежде всего себя. И не впасть в пучину безликости, в которой все теряется, подчиняясь прихоти. Главным и тут будет — как обороть плотогонов-демиургынов, которые не отступят от тебя по своей воле. И в этом для Ивана опять же бесценен урок дедушки и Старика Соколова Якова Филипповича. Не перечить игу, которое нас осадило, ввело в соблазн, а творить дело в тихости во благо, и верить в то, что саќми должны сотворить свою жизнь такой, чтобы она соответствоваќла разуму природы и была полезна нам, человекам. То "светлое будущее", кое нам обещано было, заволокло уже мраком зла, исшедшего от нас же самих. Нам его и искоренять в себе. Именно в себе каждым, следуя примеру избранных. Эта стезя избранничества и лежит на них вот, Кориных. Они как бы призваны нести люду истину в устройстве жизни своей. Будет нелегко, может, и кару придется сносить, но от пути, кой держал в себе дедушка и держит теперь Старик Соколова — Коммунист во Христе, нельзя отходить и при наветах на тебя.

Ивану вспомнилось как у них в институте молодой преподаватель в компанейской беседе по какому-то поводу, шутливо парировал высказ другого, расхваливавшего нововведение очередного "порядка" в их жизнь. Выскаќзал: "За все, за все тебя благодарю я, за ложь речей, отраву поцелуя, за все, чем я обманут стал и т. д…" Другой ему поддакнул, добавив: "Символично!" И вот этому балагурству причислили политический смысл. Были, оказывается, и тут "затылоглазники" от дкмиургынизма. Сначала они оба не появились в аудитории, "сорвали" занятия. Были куда-то вызваны. Затем и вся компания "испарилась". Даже и тех не стало, кто в эти разговоры не вникал, только слышал их… Суть спора, коя происходиќла, Ивану не была известна, но вот последствия его осели в памяти.

Преподавателей в институте заменили, но как вот заменить крестьяниќна, отринутого от земли. Не ему одному беда, лишенному союза со своей нивой, самой землей, коя взрастила его. Так оно и подсказывалось неизреченно, входило в сознание вроде бы кого-то другого в тебе самом. Этому другому в себе, истинному "я" и надо научиться следовать, то есть быть самим собой, в своем разумении. Дедушка и Яков Филиппович — Коммунист во Христе, держались той веры, что эта наша жизнь, что болезнь, павшая на человеков, пройдет, как и раньше проходила, давая всегда урок новым поколениям. Сегодняшняя болезнь должна преломить надсадную вековую хворь Руси Святой, чтобы начаться истинному устройству с преображением самих себя. И это будет тяжелая борьба больного тела своего к выздоровлению истинному. В природе властвует непреложный закон: живые корни поваленного дерева стихией с яростью и жаждой сохранения себя для жизни, выбрасывают новые побеги. Но тоќлько опытный и искушенный садовод может дать этим побегам развитие в обновлении со статью идущей от Начала. Иван и должен быть этим "побегом" новых, грядущих Кориных, коих уже сегодня взывает к себе страдавшая нива-житница. В раздумья Ивана входили сами собой беседы-разговоры дедушки с Суховым Михаилом Трофимовичем, тогдашним их "Первым". Дедушка как-то вымолвил, скорее в ответ на выспрос самого себя: "Вот и подсказывается в тебе кем-то вторым изнутри: так ли мы шагаем-то, на тот ли отворот с торной дороги свернули. Торную-то в заблуде отставили. Все, как в полсловице-высказе: "Ехали дорогою, да верть целиком?.." Сухов не решился перечить в себе Сухову-крестьянину. Но и "Первому" тоже не стал досаждать. Промолчал. Дедушка, как бы с дозволения молчаливого сказал, опять же, как в ответ себе же самому, избраннику-хлебопашцу: "В статье-то вот, о политическом завещании Ленина прямое остережение от понуждения крестьянина. Все же вот о том первый-то вопрос ставился: нельзя зорить дом-уклад мужика. От обобранного его, какой кому прок. Каравай-то должен быть ежедневно у люда на столе, а не на время ему выдаваться. Коли кормилец обобран и остальному миру сытому не быть?.. " Мельком было упомянуто и о Бухарине. Это ничего тогда Ивану не говорило. Уже без дедушки отыскалась книжка в тайном месте. Фамилия Бухарина в ней была вырвана, но оставалось название: "О политическом завещании Ленина". Сухов на высказ дедушки и о "завещании" только мысленно хмыкнул, как бы говоря: "Да, но так случилось"… Кем же вот были в этом разговоре и дедушка, и Сухов? Они доверяли друг другу. Не опасаясь Ивана. Это была вера у них обоих в Кориных-крестьян, а через них вера в будущее Святой Руси — матери одинаково дорогой для всех племен, населяющих ее. Богородица тоже вот не в России родилась, но он истинная покровительница ее народов. Да и в каком народе России нет российской крови, а в русском по происхождению, нет иной. Кто вот она такая наша моховская старуха Марфа Ручейная, и кто ее дети, живущие далеко от Мохова, в сибирских городах. И преподаватели его института, коих забрали, были разные на вид, а, значит, и по крови. Может, вот им, претерпевшим, выпадет изведать правый путь Расеи.

Иван тайком прочитал доклад Бухарина и спрятал его на прежнее место до поры до времени. И тут опять подумалось о преподавателях института: они такие же, как и дедушка, Старик Соколов — Коммунист во Христе и Сухов, каждый при своих должностях:.. Вопрос этот и по сей день Иван прячет в себе. Перечитывать доклад Бухарина что-то останавливало. Вопроса уже не было — так ли, по Ленину, и кто такой Бухарин. Кем они оба были засланы на Святую Русь?.. И кто все те, кто прилепился к Ленину, а потом, как бы ему изменил, как Иуда Христу… А, может, и не было измены, было другое — сатанинское стремление к единоличной власти?.. И кто тот затылоглазый вещун, который предсказал, что будет и сам погибнет, может, за то, что предсказать решился не только красному бойцу, староверу Якову Соколову, а кому-то и другому?.. И вот погиб, как погиб Ленин, тоже в безвременье. Это были думы и суждения дедушки и Старика Соколова Якова Филипповича между собой. Но велись они на слуху у всех Кориных, как бы для того, чтобы остаться для него вот, Ивана, и других будущих Кориных. Сам дом и берег эти высказы в себе, чтобы объяснить потом всем живущим в нем, что было на веку его, и понять к чему надо идти-стремиться, чем будет и должен быть завтрашний день. Вот два брата Ключевы. Оба коммунисты. "Загоняли", как это принято говорить о том времени, большесельцев в колхоз, грозя наганами… Не те ли самые сомнения,

"так ли делается-то, по-Ленински", заставили Николая Ключева во всем усумниться и покончить с собой. С собой вот, а не с кем-нибудь, как это делал Авдюха Ключев, брат Николая, и как указывалось властями. Два брата, одной кажись бы веры, но вот по разному отнеслись к той беде, котоќрую сами же и сотворили. Человеку дана власть устраивать самому жиќзнь свою. Выбор ее — это и есть судьба. Вселенским разумом озќначено каждому жить в мире, но вот соблазн нашел, и человек стал искать лучшего для себя за счет другого, отходя от того, что ему дано Началом Сотворения Мира.

И как-то все время повторялось неизреченно в сознании Ивана, что судьба мужика-хлебороба в его доме. Через дом он ладит мир свой и в себе самом, и с теми, с кем ему приходится соприкасаться. А соприкосновение его с каждым, вкушающим хлеб, освященный разумом Вселенной. Именно так говорили и дедушка и Яков Филиппович, Коммунист во Христе. Усадьба пахаря держит корень рода, от коего и должны прорастать обновляться животворящие побеги в укрепление всей твоей Отчизны. Жить всем надо сегодня, а не в завтрашнем "светлом будущем", как это проповедуют "демиургыны" — разного ранга "Первые", вторые и прислуживающий им люд. Как завет помнились слова дедушки: "При умном пахаре и его ладном хозяйстве нет места никакому самовольству". И как бы в укрепление этого высказа, вставал перед глазами Ивана разговор-беседа дедушки у печки-лежанки, у живого огня, с Суховым: "Тут бы вот самое время идейку-то Столыпина, мужика от роду, повенчать с нашей колхозной кооперацией, — вроде бы как о чем-то обыденном сказал дедушка, и помолчав, разъяснил свой высказ, — бери умелый мужик у меня, колхозного руководителя, землю, арендуй ее на пожизненно, развивай свое хозяйство. А тот, кто негожий до этого, в работники к нему переходи, трудись под его началом. Тут бы все и вышло ладно. И колхозы как бы не распускались, сохранялись, и в то же время полное преобразование жизни наступает. Вот бы и потоќропиться это сделать, пока еще есть хозяйственный и дотошный крестьянин-мужик. С этим бы вот и надо выступить…" Сухов с усмешкой о смеќлости высказов дедушки, а может и своих мыслей только головой покачал. Что он мог ответить. И все же помолчав, вымолвил: "А ты, Игнатьич, не пробовал о том поговорить в Авдюхой-Активистом Ключевым… От бы

потребовал отправить тебя на берег ледяного моря под белую волну. Таких Авдюх, молодых и безрассудно-напористых, много везде породили. Они и у меня в райкоме есть, и выше. Нет, брат, пока что не одолеть нам их, время еще не поспело к этому. — И посоветовал, — не проговорись вот где при новых авдюхах… Но постепенно вот и приглядывайся к таким мужикам-корням. Идеи-то такие не у одного тебя… Ивану подумалось, что дедушка всецело доверял Сухову-крестьянину, потому и решился высказать мысль-крамолу. И цель тайная была — зародить в нем эту спасительную на сегодня идею-мысль в расползающемся ладе жизни. Сухову, как вот и самому Ивану, вряд ли могут забыться эти высказы Корня — пахаря-крестьянина от роду, по милости Божьей усмотренной всему коринскому роду быть вечно на земле своей хозяином-сотворителем ладной жизни для человеков.

2

Бабушка Анисья пережила дедушку на год с небольшим. Она была всегќда озабоченной, опасавшейся за всех и все в доме своем, и самом Мохове. Будто она сторожила каждого при пороге, провожала, кто уходил из дома, встречала возвращавшихся.

Ходила в свободном сарафане синеватого цвета. На голове — платок в полоску. Дома в мягких войлочных опорках, подшитых кожей, по двору — в резиновых галошах, надетых тоже на короткие валенки, называемые ею опорками, то есть валенками без голенищ. Морщинистое лицо и отревоженный, вроде как предчувствующий беду взгляд карих глаз Она страдала и вечно боялась за дедушку. Эта ее боязнь, может дедушку и спасала. Она как бы молилась за него, чтобы не затронула его беда. Память о ней как бы размывалась однообразием ее хлопот по дому. Но в одќном случае она запомнилась Ивану до неуходимого из памяти, и даже из глаз видения. Пришла в огород, где они с дедушкой сидели возле куста смородины. Дедушка немного прихворнул и, выздоравливая, вышел на солнышко в затишек, где росли хмель и смородина. Бабушка поворчала, что это он "расселся на припеке". Дедушка, улыбаясь, сказал в ответ:

— Посиди и ты с нами, солнце ныне не вредное, не жаркое, — развел руки в стороны, плеснув вышитыми рукавами любимой рубашки из полотна, выткаќнного бабушкой в молодости. Кропанной-перекропаной, береженой по-крестьяиски. — Жизнь-то тут какая, взгляни-ка, вдохни вот запаха хмеля целебного, — сказал он бабушке, — подивись с нами вместе, ноги на траву положи, разуйся, земли коснись.

Бабушка подошла кусту смородины, примолкла. Дедушка велел подать ей раскладной деревянный стульчик его работы. Бабушка заотнекивалась было, поворчав, что недосуг ей рассиживать. Но когда Иван принес стуќльчик, села, покачав головой, "все бы тебе свое", попеняла дедушке. Стаќла смотреть на куст смородины. Подумалось, что она тоже видит жизнь в смородиннике. Но бабушка спросила безо всякого удивления:

— Какую, еще жизнь ты тут нашел, ягоды еще и не такие черные…

— Слепая ты, мать, — сказал ей дедушка, щуря глаза и все улыбаясь, поќпыхивая цыгаркой вроде как для дления удовольствия. Усы его с белыми волосьями и желтыми подпалинами подрагивали и он то и дело оглаживал их, умиляясь чем-то неведомым и бабушке, и ему, Ивану, говорил: — Гляди, гляди, старая, разглядывай, так и поймешь. А то все, не видя, копалась бы да охала…

Куст был неподвижен. Иван постыдился признаться дедушке, что он тоже не видит в нем жизни, того, что видит сам дедушка. Считая, что до всего должен доходить сам, молча разглядывал куст смородины. После пожалел, что если бы он спросил дедушку о жизни в кусте, он бы показал ему ее… Но, словно угадывая мысли внука, вымолвил, сказав как бы самому себе: "До всего доходить только в одиночку. Так нам без труда и не узнавать то, что разгадано другими до тебя. Учиться и доузнавать непонятое надо выспросом. Вот она, жизнь-то, в листочках и ягодах, и шишках хмеля. Одного без другого не может быть, без ягод — семян — растения, без листья плодов на нем, берущихся от цветка. Сеќгодня все такое вот, а завтра все будет уже по-другому. Природа живая, как вот и сам человек, все чувствует и понимает. И самою себя, и теќбя. И нам вот надо учится тоже понимать и себя, и природу…