Затылоглазие демиургынизма

рогу, пропасть-то Господь не даст…" Теперь самого дедушку врач ободряла его же словами.

Бабушка Анисья и мать попеременно сидели у него постели. Отец взял отпуск. Были каникулы. Иван почти не отлучался из дома. По веќчерам сестры и Иван присаживались в кресла, сделанные самим дедушкой, и читали вслух. Дедушка любил стихи. Некрасова, Пушкина, Тютчева. Из современных — Твардовского. Просил почитать Тургенева, Толстого, Салтыкова- Щедрина, его сказки. Как-то с усмешкой, вполусерьез, вполушутку, сказал: "Мы все вроде карасей и Премудрых пескарей от хищќных рыб оберегаемся… И органчики вот…" Расспрашивал внучек и внука, как они сами думают о жизни…

— Друг о другие мы знаем мало. А когда сам рассказываешь о себе — из себя самого и выглядывает свое хорошее. О плохом-то себе ведь ниќкто не говорит, а плохое, при выговоре хорошего, как бы замирает, прячется. Ты и порадуешься, и постыдишься в себе и за себя. Впредь от плохого и поостережешься. Самое трудное себя понять, а поняв полюбить. Люќбить себя надо. Не любя себя, как другого, ближнего полюбить, все ведь оправдываешь в себе, коли не оглядываешься назад, а оглянешься и увидишь что-то не такое. Вот и порассказывайте о себе в голос, — повторил он. — А я погляжу на вас хороших, хворь-то моя и отступит от любви вашей друг к другу, а моей к вам. Хворь не любит, когда рядом молодые, а мне надо вам исповедоваться…

Но о себе дедушка как-то не вдруг, не сразу мог рассказать. Иван только потом осознал, каких это требовало от него сил и душевного напряжения, преодоления в себе того, что стерегла должность. А она въеќлась в его плоть и была упрямой, не поддавалась осуждению себя… Но он хотел выговориться, чтобы понять и самому свое неладное. Вы-ходило так, что до вестей о колхозах жизнь дедушки шла заветанными им, Кориным, путями. Была душевной и в ладе с собой, с землей и своей поќлоской. И обществом деревенским-моховским. Жизнь была, не скажешь что такой уж радужной, от всего зависела, что в стране было, но воля была. Она и должна бы вывести к ладу. Колхоз повернул ее в другую сторону и на другую колею направил, и в другие заботы вверг мужика. Наставлял боќльше по сторонам оглядываться, задумываться, сопротивляться и негодоќвать. Всякое бывало. О земле не думалось, ее у тебя уже и не было. А как земле без заботы пахаря самого, все равно, что дитя без матери. Мохово стало жить не по правам деревенской общины, а под игом велений. Вроде как водой паводковой нанесло ненужный мусор, а у люда отошли силы, чтобы очистить берег от него.

Дедушка прямо таких мыслей вроде и не высказывал, они сложились в Иване из припоминаний многих разќговоров со стариками в сарайчике-мастерской, и Яковом Филипповичем. И даже Суховым, тогдашним секретарем их райкома — "Первым". А тут дедушќка, лежа в кровати, говорил только то, как все происходило в их жизни до рождения их вот, внучек и внука. И что опосля он делал, как председаќтель Моховского, а затем и Большесельского колхоза.

Ивану запал в память рассказ дедушке о Константиныче — моховском коќлхозном конюхе, прозванном Гриша Бука. Иван малость помнил Буку, медлительного, тяжелого на думы старика. Дедушка рассказывал о том, каким Гриша Бука, он называл его Константинычем, был человеком, о его душе. Ивану именно это — душа Буки, Константиныча, и увиделась в моховском конюхе. Вышла она как бы наружу из могучего тела старого крестьянина, чтобы вот ему, Ивану, показаться. И все как бы делал не он, моховский конюх, а его душа… Не дай бог кому с лошадью неладно обойтись. Константиныч как-то по особому, без сердца, скажет нерадивцу, когда тот придет к нему на конюшню: "Нерабочая твоя карюха, парень, довел ты ее, нерадивец…" Тут уж уходи, никто Грише Буке не указ. Дедушка покаќялся внуку и внучкам, что однажды под настроением осерчал на Буку, Константиныча. Власти председательской поддался… Потом винился и тем ввел Константиныча в полную растерянность. Оба друг перед другом и оказались в виноватости. Это — о виноватости обоих, дедушка особо выдеќлил. От неправедности поступка одного, вина, ложится и на многих других. Кто же лучше Константиныча лошадок своих мог знать и понимать. Пониќмать скотину свою домашнюю — это главное. Это особо подчеркивал дедуш-ка, рассказывая Константиныче… Жалоб на Константиныча. дедушка больше уже ни от кого не принимал. Выслушивать — выслушивал, проверял и соглашался с Константинычем. И никто уже не осмеливался жаловаться на конюха дедушке. Он был как бы сам по себе — неподчиненным и председаќтелю. Такую волю на неподчиненность давала Константинычу заботливость о своем деле. "Телегу поломанную, — говорил дедушка тому, кто все же осмеливался жаловаться на конюха, — сам, небось, не возьмешь, а лошадь доведенную самим, просишь"..

Во время войны Константиныч особо берег рабочую скотину. Эвакуироваќнным показывал, как обращаться с лошадью, рабочим быком. Говорил: "Жиќвую тварь больнее лечить, чем машину чинить…" Быков Константиныч любил не меньше, чем лошадей. Лошади наши, а быка нам Бог послал в несќчастье. Ухаживал за быками усердно. Тут он исходил из предостережения себя: "Нелюбовью можно и обидеть, а обида в тебе грехом останется". Всякому, как заповедь, Гриша Бука твердил наказ не бить скотину. "Что ребенку, что лошадке или быку, битье не в прок. По себе суди: отлупят или обругают, только в злобу введут, а при зле и в твоей душе неладно…"

Рассказывая о былой жизни деревни, своего Мохова, дедушка больше гляќдел на него, на Ивана. Ивану тогда было не все понятно в дедушкиных рассуждениях: "Как это — если крестьянин хозяин своего дома и земли, то при нем плохому председателю не быть. Не даст он никакому начальниќку над ним живое поле мертвым сделать". Константиныч не давал дедушке неправедно поступать. Таким должен быть и пахарь. Выходит, председателю и надо заботиться, чтобы пахарь-сеятель был хозяином поля… Но вот беќда — председателю, поставленному на это властями, лучше с послушным колхозником, который поддается даже капризам его. И при дедушке нехозяќйственных колхозников было больше, чем таких, как Константиныч. А потом и Константиныча не стало, и никто уже не хотел быть таким болящим за дело душой. Объяснить — отчего так, дедушка не мог. Не возможно было объяснить, почему человека обезволили, сделали другим, не крестьянином, а колхозником. Надо было объяснять мир, почему он стал другим. Кого-то винить. А это значит в чем-то самому оправдываться. А

председатель-крестьянин мог оправдываться-виниться только перед землей. И надо при этом на кого-то ссылаться, враждебного ей. А это — ссылаться — грешно крестьянину и непонятно земле. Земля и пахарь — всегда один на один друг с другом. И один пахарь землю знает, а земля пахаря. Все остальные — обижающие пахаря, а значит и землю. Твою лихость забудут, как чужую рану. Но вот они, эти остальные, не перестают лиховать. Это суждения дедушки и Старика Соколова Якова Филипповича. Они вошќли в Ивана постепенно и вроде как неосознанно, и оставаясь в нем — крепли и утверждались, воссоздавая в нем будущего крестьянина.

Теперь, когда Иван, инженер колхоза, сам начальствовал, из рассќказов дедушки ярко и вставал первый колхозный конюх, старый моховский крестьянин — Константиныч. При таких, как Гриша Бука — невоќзможно быть плохому председателю, человеку не от земли, непонимаюќщему ее.

Живой образ Константиныча возникал перед Иваном как маяк, на котором светился направляющий огонек. Он был как бы колхозником вне колхоза. Обок с ним вставал эмтеэсовский тракторист, тоже не успевќший еще изжить в себе крестьянина — Василий Федотыч Сычев, который не мог уйти "на отдых" без своего трактора. За Константинычем и за Василием Сычевым, как в дали минувшего пути, мерещился тихий и устќный Кузьма Польяичкин, бережливый и чудаковатый мужик-крестьянин. Это люди одной стати. Их Бог — Вера, совесть и Любовь. Такими и должна возродиться Россия по изжитии напущенного на нее нелада. Возродиться через них вот, Кориных. Это высказ Старика Соколова Якова Филипповиќча. И эта вера крепла в Иване. Истинные крестьяне на своей земле — стражники Отечества, возникали, как действа, выспренные мысли Ивана. И тут же тревожное: "Но где же такие люди нынче, как им уберечься?"

Думы задерживались на Старике Соколове Якове Филипповиче. Бывшем председателем колхоза в своей Сухерке, парторгом большого колхоза при дедушке. Та же натура Константиныча и Василия Сычела. Внутренне богаќче их душой и верой в себя. Время, среда подправили в нем староверскую натуру. И надо быть уже новым "старовером". Он, парторг, как-то дедушке признался: "Чистоты-то прежней, Игнатьич, как бы уже и нет во мне. И ты другой, все мы другие. Многое и надо побеждать в себе, чтоќбы возродиться, но уже не прежним, а новыми, более упорными в вере в себя и Всевышнего. Душу надо обновлять свою трудом своим во правде, которая в нас — наше Начало.

А что было в деде Галибихине, спрашивал себя Иван?.. Ответ тоже был ясен: вселившийся порчей неизживный страх души. Такой страх неосознаќнно вошел и в Костю, и Сашу Галибихиных, нынешних наследников старых кузнецов Галибихиных, уже не признаваемых. Да и в ком его нет?.. Нуќтряной страх в каждом. Такой изъян в человеках свершило время на разум людской, его соблазнов. Время же и должно изгнать его из людских душ. И время это будет мучительным и долгим.

Вот что пронеслось в голове Ивана при одном лишь воспоминании расќсказа дедушки о Константиныче. Через этого человека, так же как и через Старика Соколова Якова Филипповича, через дедушку и через их, Кориных и через миллионы мужиков — прошла эпоха, корежа и ломая судьбы, усмотренные Началом. Теперь как вернуть потомков этих людей вернула в лоно благодати. Только через возрождение. "А если сейчас не брать на себя ответа за стоящего одесную тебя — как увидеть благо и придти к нему?.." И такие вот слова и мысли поступали к Ивану памяќтью о дедушке. И сверлили мозг призывом не забывать этого.

3

Обязанности председателя колхоза с болезнью дедушки свалились на Павла Фомича. Агроном, молодая девица, только из института, всего боялась. Хотя чего бы — хозяйство налажено, все крутилось как по завеќденному. Павел Фомич каждый день приходил к дедушке, как он говорил просто повидаться, боясь беспокоить его вопросами. Часто заходили со Стариком Соколовым Яковом Филипповичем — парторгом. О деле прямо не го-ворили, чтобы не беспокоить больного. Но дедушка сам выпытывал. И тут же, как бы делясь своими раздумьями, необидно подсказывал, что надо бы сделать.