Завеса

– Где там?

– В русской церкви. В Иерусалиме. Вот вам пленки для фотоаппарата и шифровальный блокнот. Все, что вы передавали, пришло в хорошем состоянии. Да, и еще. Не посоветуете ли мне, что следует купить в подарок шефу?

В этот миг по ступеням резво сбежала жена. Деться было некуда. Хорошо, что Цигель успел все, переданное ему, спрятать в карманы.

– Познакомься, Дина, господин Христиансен, турист из Германии, неплохо знает русский. Случайно разговорились.

– Очень приятно, – неожиданно с акцентом сказал Христиансен, целуя руку жены.

«Чудеса», – подумал про себя Цигель.

К ужину Христиансен в столовой не появился.

– Где же твой новый приятель? – спросила жена.

– Какой он мне приятель? Просто перекинулись несколькими словами. Наверно, уже уехал.

– О чем же были эти несколько слов, если не секрет?

– Дина, что с тобой?

– Ты законченный идиот, – в голосе жены дрожали панические нотки, – ходишь, разинув рот и ворон считаешь. За тобой следят. Я это уже давно заметила. Ты же на такой работе, но отчета себе не отдаешь. Все. Завтра улетаем домой.

– Но мы же собирались посетить музей и дом Эдварда Грига. Ты же мечтала об этом.

– Никаких Григов. Нам нельзя здесь ни минуты оставаться.

– Но это же ужасно дорого лететь отсюда прямо в Копенгаген.

– Перестань лишний раз демонстрировать свою скупость. Покупаем билеты на самолет за любые деньги.

Ранним утром, собрав чемоданы, рассчитавшись с гостиницей, они улетели в Копенгаген, а там пересели на самолет в Израиль.

БЕРГ

Раскаяние и искупление

Берг был невероятно расстроен внезапным приходом Цигеля в неурочный час. Обычно Берг запирался в своей мастерской и просиживал за компьютером далеко за полночь. На этот же раз он был настолько захвачен показавшейся ему заманчивой идеей, что забыл запереть дверь. Хорошо еще, что она открылась не сразу. Пока Цигель ее дергал, Берг успел выключить компьютер, и, ворвавшись, Цигель замер в полной темноте, но, как показалось Бергу, услышал сигнал выключения компьютера. Цигель виделся ему тенью на фоне слабого освещения от уличного фонаря, но даже так было видно, что тень чем-то взволнована, и это внушало надежду, что гостю вовсе не до сигналов.

Берг вышел из мастерской и запер дверь снаружи.

– Какая нелегкая тебя принесла так поздно? Тебе же рано на работу.

– За меня не беспокойся. Лучше скажи, ты что, и ночью чинишь стиральные машины?

– Лучше объясни, почему ты в такое время рвался в мастерскую? Я же случайно оказался в ней, мне надо было что-то найти.

– Ну, в такое время я не стал бы стучаться в дом. Не было бы тут никого, я бы и уехал. Видишь, вон моя машина. Тут недалеко, в Рамат-Гане, живет мой коллега по работе, и сегодня мы дежурим с ним в ночную смену. Но пока есть еще около часа свободного времени. А мне надо с тобой давно поговорить.

Они сели на скамью у детской песочницы в парке, причем так получилось, что Цигель оказался на свету, а Берг почти в полной тени.

– Что же тебя мучает?

– Почему ты так решил? – вздрогнул при этом вопросе Цигель.

– Даже при таком слабом освещении видно, что ты чем-то взволнован.

– Видишь ли, – Цигель замялся, словно подыскивая слова, что на него не было похоже, – у нас там работает один тоже глубоко религиозный литовский еврей, мой земляк. Он, кстати, вносит большой вклад в обороноспособность Израиля в отличие от вас, тунеядцев.

– Понял. Литвак. Митнагед, да?! Клятвенный ненавистник хасидов.

– Да. Ты, вот, с такой поучительной самонадеянностью говоришь о возвышенной чистоте, праведности, вере хасидов. Ты без конца повторяешь – «Святой, благословенно имя Его». У меня уже оскомина от этого. В том, что ты ни разу не сказал просто «Бог», я вижу ханжество. Для меня написание этого слова с большой буквы уже откровение. Там ведь его писали с маленькой буквы.

– Погоди, ты хочешь сказать…

– Нет уж, ты погоди и дай мне высказаться. Этот, как ты говоришь, литвак, узнав, что у меня родственник из хасидов Брацлава, ужасно возбудился. Не знаю, мешал ли он правду с ложью, но сказал, что сын, как ты говоришь, великого праведника, основателя хасидского движения, сбрил пейсы и перешел в христианство, а сын рабби из Чернобыля написал разрывающую сердце исповедь о своей ненависти к хасидам. У вас, хасидов Брацлава, вот уже двести лет один светоч – рабби Нахман. Нет у вас живого наставника, как, например, глава Поневежской ешивы рав Шах, кстати, тоже живущий здесь, в Бней-Браке. Вас потому другие хасидские дворы и называют «мертвыми хасидами», и вы еще с прошлого века были козлами отпущения в хасидском движении. Так вот, я хочу от тебя узнать, – правда это, или ложь.

– Меня, в отличие от тебя, изменники, предатели, заушатели не интересуют.

– Что, что? При чем тут я?

– У меня такое чувство, что они тебя интересуют, ибо за тобой какие-то грехи, от которых ты не можешь избавиться, а замолить не умеешь.

– Та-ак! Значит все это – правда. И то, что все это вычеркнуто из истории хасидов Брацлава – правда. Чем же вы отличаетесь, положим, от большевиков. Они ведь тоже полностью переписали историю, ту самую, которую я был обязан учить в школе.

– Разница лишь в том, что за историю хасидов никого к стенке не приставляли. И еще. В отличие от тебя, агрессивного атеиста, я ни к кому не врываюсь ночью, как это, кажется, делал твой отец, о котором мне рассказывала твоя бабка, никого не пытаю, ни у кого ничего не выпытываю и никому не навязываю свои понятия о мире. А свои слабости я знаю не хуже тебя, и уже сейчас готовлюсь к Великим дням скорби – Рош-Ашана и Судному дню – отмаливать свои грехи.

– Но ведь нехорошо говорить неправду.

– Я тебе что, лгал?

– Ты просто ничего мне об этом не говорил.

– А с какой стати? За грехи я каюсь перед Святым, благословенно имя Его, и больше ни перед кем не обязан оправдываться. Более того, я считаю, что каяться перед существом, подобным себе, – идолопоклонство.

– И ты думаешь, что одной своей молитвой искупишь грехи всех, включая меня?

– С меня достаточно искупить свои грехи. Если каждый это сделает искренне, с полной душевной отдачей, наступит время прихода Мессии. Кстати, ты же отлично знаешь иврит. Приходи в Судный день.

– У меня нет молитвенника.

– Дам я его тебе. Станем лицом к Ковчегу Завета, в синагоге, и прочтем «Кол нидрей» – «Все обеты, запреты, клятвы и заклятия будут отменены…»

Цигель закрыл лицо руками: в памяти возникло лицо Аусткална в миг, когда он, козел Цигель, подписывал обязательство о сотрудничестве.

Встал, и уже подходя к машине, обернулся:

– Слушай, у тебя что, там, в мастерской, есть компьютер, или мне померещилось?

– Ну, какой у жестянщика может быть компьютер?