Завеса

– По-моему, я совсем спятил. Повсюду мне мерещатся компьютеры. Обязательно приду в Судный день…

Машина уехала. Берг остался сидеть на скамье. Ведь он и вправду солгал сейчас. Это было мучительно, несмотря на то, что он помнил слова генерала Йогева, знающего нетерпимость хасидов Брацлава ко лжи и потому давно предупредившего Берга, что существуют вещи, которые надо хранить в тайне во имя жизни своих детей, внуков, всего народа Израиля.

Берг слишком хорошо знал склонность великих праведников изображать жизнь собственного двора святой и гармоничной, скрывать, что их сыновья иногда сходили с ума. А как быть с трагедией, когда, по сути, хасид Саббатай Цви, объявивший себя Мессией, во что поверили массы евреев, в конце концов, под угрозой султана принял ислам?

А разве он сам не был несколько раз на грани безумия, и только отчаянная молитва спасла его от помутнения разума. Было ли это кощунством или откровением, что именно вместе с приближением этого безумия внезапно, как молния, мелькала мысль или, скорее, идея, когда казалось, сам Он вел пальцами по клавиатуре компьютера. Очнувшись, Берг понимал, что это было кощунством даже думать так, и с какой-то отчаянной прилежностью испуганного школяра, у которого от страха зуб на зуб не попадает, вымаливал единственную просьбу: вернуться в нормальное состояние.

Остаток ночи, после разговора с Цигелем, Берг не мог уснуть, ловя себя на мысли, что тот во многом был прав.

Утром за плохо выспавшимся Бергом прибыла машина от генерала Йогева, который тоже почти не спал, ибо на ночном совещании со всем компьютерным отделом обсуждался вопрос о том, сколько потребуется времени на создание прототипа программы по многоцелевому воздушному бою. Часть отдела считала, что на это необходимо не менее трех месяцев, часть – более полугода.

Берг вошел в кабинет к генералу, когда все уже, зевая, разошлись.

– Скажи, – спросил генерал, объяснив Бергу, о чем идет речь, – сможешь ли ты сделать эту программу, положим, недели за две?

– Вы что, – сказал Берг, – сейчас начинаются дни Скорби – Рош-Ашана, Судный день. Я уже начал готовиться к ним. Никаких работ не делаю.

– Ну, а после дней Скорби сможешь?

– Пожалуй, смогу.

В Судный день Цигель действительно приехал к Бергу на велосипеде. Странным, но приятным было ощущение, как по всему пути постепенно замирает движение огромного мегаполиса, проступают птичьи голоса, солнечный свет кажется чище и ярче. Детишки стаями раскатывали на велосипедах еще во дворах, ожидая мига, когда можно будет с гиком и ликованием вынестись на широту улиц, освобожденных от потока машин.

Бабка его радостно встретила, но даже намеком не выразила желания вернуться под крыло дочери. Все, от мала до велика, готовились идти в синагогу.

За считанные минуты до захода солнца Цигель, впервые в жизни облачившись в белую ткань талеса, стоял рядом с Бергом, глядя в раскрытые створки священного ковчега, где посверкивали золотым шитьем своих «рубашек» свитки Торы, и готовился к началу молитвы. Ком стоял у горла, но он боялся прокашляться, чтобы не нарушить какую-то особую тишину, которая, кажется, лишь бывает после вспышки молнии – в ожидании небесного грома.

В следующий миг вместо грома раздался нежный голос кантора, и напряглась душа от знакомой мелодии «Кол нидрей» – то ли пения, то ли плача.

«Все обеты, запреты, клятвы и заклятия будут отменены, отброшены, прекращены…» – шевелил губами Цигель. Слезы стояли в уголках глаз. Он пытался покрыть лицо талесом, как это делают коэны. Он ощутил, как словно бы глыба свалилась с души, когда перешли к обычному бормотанию молитв, произносимых тысячелетиями в день отпущения грехов, повторяемых из рода в род и все же всегда неожиданных, заставляющих трепетать человека от макушки до пят.

Рядом истово покачивался Берг. И Цигель вспомнил слова Ормана о том, что человек, качающийся в молитве, подобен едва теплящейся, но не гаснущей свече. И еще Орман, заметил, что особенно рьяны в покаянной молитве те, кто родился с золотой ложечкой во рту, в рубашке, был богат, благополучен, не болел, не подвергался, хотя, казалось бы, более рьяно должны были просить те, у кого ничего нет.

По наблюдениям молящегося рядом Берга поведение Цигеля явно показывало, что где-то в жизни он сильно нагрешил. Или же просто человек, впервые раскаивающийся за всю прошлую жизнь, за все накопившиеся в течение десятилетий грехи, испытывает невероятную, можно даже сказать, смертельную нагрузку, как резко извлеченный из глубины вод на поверхность человек, в отличие от человека, который каждый год раскаивается за содеянное или упущенное.

По завершению молитв кануна Судного дня они еще посидели в парке у дома. На этот раз говорил Берг. Цигель молчал, имея вид человека, который все еще пытается выкарабкаться из-под навалившихся на него глыб после землетрясения.

«Я знаю, явление Святого, благословенно имя Его, в душе человека, подавляет ее не только своей неохватной мощью, но, главное, неотступностью. Душа пытается вырваться, сбежать, но мощь эта настигает ее, изливается на нее, подобно всемирному потопу, в котором, конечно же, можно погибнуть или спастись как праведник Ной».

Уже был поздний час, когда Цигель укатил на велосипеде домой. Вид взрослого, осторожно пробирающегося среди массы раскатывающих во все стороны – на велосипедах, самокатах, роликовых коньках – детей, был более странен, чем редко проезжающие, издающие слабые гудки, машины скорой помощи.

В бункере

Речь шла о том, что Берг отлучится из дому более чем на неделю. Утром должна была прийти за ним машина от генерала Йогева, поэтому с вечера Малка приготовила ему на все это время в баночках кошерную еду, которую надо было лишь разогревать.

Впервые Берга провели в бункер, где вдоль стен светились десятки компьютерных экранов, не говоря уже об одном, огромном, во всю стену, экране, на который поступала видеоинформация с беспилотных самолетов, денно и нощно рыщущих по границам Израиля.

У компьютеров сидело, в проходах крутилось множество операторов в чинах не ниже майоров. Одну из комнаток, примыкающих к бункеру, отвели Бергу. Зная щепетильность его в отношении пищи, по приказу Йогева, в комнатку поставили небольшой холодильник, в который Берг сам сложил все приготовленное Малкой, и кровать, покрытую солдатским одеялом. К комнатке примыкал небольшой туалет, совмещенный с ванной.

Открывая новый компьютер, Берг всегда чувствовал мистический трепет, словно бы его, Берга, сознание порождало, вдыхало жизнь в новое, только родившееся беспомощное существо и отныне несло за него ответственность.

Мозг, в отличие от компьютера, может по цепочке ассоциаций или связок, попросту говоря, не включаться в нужное умозаключение или клетку памяти, а двинуться по какому-то неведомому пути. И от этой ошибки может родиться нечто гениальное, как положим, неправильный перевод из пророка Исайи слова «алма» – «молодая женщина». Александрийские толковники перевели это как «дева». Отсюда, как сказал ему Орман, развилось понятие «дева непорочная», переведенное Гете на немецкий – «Евиг вайблихе», – «Вечно женственное». Компьютер ошибиться не может. Он по связной цепочке всегда приведет к нужной клетке памяти, но поэтому не в силах породить нечто самодостаточное и гениальное.