Завещание обжоры

– Разве здесь теперь ужинают не в шесть? Я проголодался.

– Я поняла, господин Гай! – засуетилась Шура. – Несу!

Оливия облегчённо улыбнулась:

– Вот тут ты молодец, братишка! Вот молодец!

Алексей назидательно проговорил:

– Мужчина должен уметь справляться со своими эмоциями.

– Это гораздо легче, чем их показывать, – ответил Гай, не повернувшись в сторону Алексея.

Все стали усаживаться за стол, гомонить. Рейнальдо отодвигал стулья женщинам, кому успевал, поспеть за Оливией он и не пытался.

– Простите, меня, я наверное, напугал вас, – Гай, кажется, в самом деле, был смущён.

– Немного было, старик, – сказал Иржи, усаживаясь рядом с женой, жадно оглядывающей стол.

– Но и вы меня поймите, – продолжал оправдываться Гай. – Не каждый день у тебя умирает… – Гай хотел сказать «отец», но не смог этого выговорить, поэтому на лету заменил слово длинной фразой: – человек, который дал тебе всё…

– Спасибо тебе, Гай, – Натали положила руку на кисть Гая. – Ты стал совсем взрослым.

– Да, – Гай высвободил руку из-под ладони Натали. – теперь уж, видно, придётся… Я как-то стал забывать, а теперь, очевидно, пора вспомнить, пока вы мне сами не напомнили…

– О чём это, Гай? – Алексей нахмурился.

– О том, что я не имею права препятствовать вам. Вы приехали, чтобы узнать завещание Фридриха Андрея, и вы должны его узнать. Вы его дети, имеете на это право. Я – не имею.

Мария сострадала Гаю изо всех сил:

– Зачем ты об этом?

– Разве когда-нибудь тебя кто-нибудь чем-нибудь попрекал? – поддержал её Вольф. – Или ты бывал обделён?

– Не мелочись, старик! – Иржи подмигнул Гаю.

– Мне супу! Мне! – нетерпеливо крикнула Оливия Шуре, вошедшей с большой супницей.

– Я всё чаще думаю, – задумчиво произнесла Натали Валентина, – может, не стоило тебе говорить, что ты подкидыш?

– Это было бы нечестно, – сказал Алексей матери и взглянул на Гая. – Он слишком любил тебя, Гай, чтобы позволить так с тобой поступить.

– И хлеба! – потребовала Оливия. – Чёрного и белого!

– Нет, – покачал головой Гай, – я должен был знать правду… Хотя бы для того, чтобы сейчас успокоиться и дать вам получить своё наследство.

Иржи хмыкнул:

– Можно подумать, ты ни на что не претендуешь!

– В завещании ты упомянут наравне со всеми, – чуть споткнувшимся языком сказала Елизавета.

– Мне это безразлично. Мне ничего не нужно…

– Легко так говорить, пока ты не совершеннолетний, – со значением сказал Иржи. – А вот если тебе уже тридцать, а ты беден, как церковная мышь!..

Оливия засмеялась, разбрызгивая изо рта хлебные крошки, а Алексей зашипел в тихой ярости:

– У тебя нет ничего святого, Иржи!

– Каюсь. Нет.

Гай, снисходительно наблюдавшей за этой вечной перепалкой святоши-брата и грешника-зятя, понимающе закивал:

– Я понимаю… Жизнь идёт своим чередом… Был человек, и не стало его… И слетелись друзья и родственники, чтобы поделить то, что от него осталось…

– О, Господи! – снова воскликнула Елизавета и схватилась за графин с водкой.

– Позвольте мне, – подошёл Рейнальдо и мягко отобрал графин у неё из руки, налил ей, она выпила, взяла стакан и жадно запила алкоголь водой.

– Но всё-таки, – продолжил Гай – Когда я стоял там, у гроба отца, я смотрел на этот пожелтевший лоб… мне показалось, что это вообще не он…

Елизавета поперхнулась водой. Рейнальдо нахмурился.

– Что с вами, госпожа Лизавета? – Шура поспешила к ней с салфетками.

– Не надо мне! – Елизавета оттолкнула заботливые руки Шуры.

– Я даже поцеловал его, – Гай говорил о своём. Услышав это, Елизавета всё же выхватила салфетку из руки Шуры и прижала ко рту.

– Да, – согласился с Елизаветой Вольф, – это не гигиенично.

– Этот обычай существует у других христиан, в карместантизме это не обязательно, – разрешил Алексей.

– Это не он, – гнул своё Гай.

– Ну, как не он, ну что ты говоришь? – Натали была ласкова, но потворствовать вредной фантазии и пустой надежде не могла.

– Я не знаю, – серьёзно посмотрел на неё Гай. – Я видел его только сквозь слезы, но… мне показалось… Разве этот холодный, грустный… труп… – мой отец? Отец всегда улыбался… Он был ласков и смотрел в глаза… Он никогда не молчал… он спрашивал, как дела в университете?.. И выслушивал… потому, что ему действительно было это интересно, он находил добрые слова… и никогда они не были формальны… Он никогда не был ко мне безучастен, даже когда бывал болен или… пьян… А сейчас… там… в гробу… он… лежит… и молчит… и губы… так плотно сжаты…

Гай, не выдержав, снова всхлипнул, по щеке потекла слеза, от сочувствия усилился поток, непрерывно бегущий из глаз Марии, подперев кулачком щёку, заплакала пьяными слезами Елизавета, Оливия вдруг завыла, не прекращая жевать, её слёзы оставляли круги в тарелке с супом, Натали промокала салфеткой под глазами, вздрагивали плечи Вольфа, зашептал Алексей, мрачно смотрел на Гая Рейнальдо, Шура стала креститься и охать. Иржи потянулся за графинчиком с водкой, и тут же с ним рядом оказалась Елизавета. Иржи налил ей, потом заметил протянутую рюмку Оливии, потом Натали… Когда он всё же получил возможность налить себе, водки в графине не осталось.

– Рейнальдо! – крикнул Иржи. – Принесите, пожалуйста, ещё. Есть у вас там, в холодильнике?

Рейнальдо, вдруг почему-то дрогнув голосом, ответил:

– Конечно, господин Иржи.

– А мне – вина! – крикнула ему вслед Оливия.

– Давайте, Рейнальдо! – Елизавете всё труднее было держать себя в рамках приличий. – Возвращайтесь с водкой и садитесь!

Рейнальдо кивнул и вышел, а Елизавета, состояние которой уже приближалось к опасной черте, прицепилась к Шуре:

– А вы почему не садитесь?

– Ой, я не буду.

– Нет, мы договорились!

– Да не буду я!

– Так не пойдёт! Я же сказала! Рейнальдо вон тарелки принёс!

Все стали шумно уговаривать повариху сесть за стол, Шура отмахивалась.

– Сядьте, Шура, – приказала Натали. – Вы что, не видите? Лиза не отстанет.

Повздыхав и поохав, Шура всё же села рядом с Оливией, тут же начав подкладывать ей на тарелку салат «Вербное воскресенье» из перловки с побегами бамбука, вымоченными в соевом соусе.

– О! Вот и муж ваш вернулся! – Елизавета попыталась встать, но её ноги подкосились. – Рейнальдо! Садитесь к нам! Давайте! Шура уже сидит…