Завещание Якова Брюса

Он вошел в комнату, холодно кивнул родителям, скривился при виде Лукешки, и направился к Софье.

— Софьюшка, уж прости, что позабыл весточку послать, дел много было, — звонко чмокнув сестру в щеку, Григорий быстро обернулся к отцу. — Поговорить надо.

— Говори.

— Здесь? — гвардеец выразительно посмотрел на окончательно притихших женщин.

Мать боялась поднять глаза на сына, Лукешка обиженно дулась, Софья лишь улыбалась, правда во взгляде старшей сестры то и дело проскальзывало беспокойство.

— А что ж не здесь? — хмыкнул Белов-старший. — Или стыдишься при всех прощения просить?

Сын усмехнулся, понимая, что отец намерено старается вывести из себя. Возможно, он и позволил бы себе такое, но не сейчас, когда судьба его ведьмы была под угрозой.

— Где Настя? — только и спросил Григорий.

— Настя?

От неприкрытой насмешки в голосе отца хотелось зарычать, скаля зубы. Гриша сдержался, понимая, что именно от его спокойствия зависит сейчас судьба девушки.

— Невеста моя. Анастасия Платоновна Збышева.

— Хороша невеста, коли найти её не можешь! — хмыкнул Петр Григорьевич. — Ты, Гриша, на сеновалах поищи! Глядишь, найдешь там и невесту свою, и женихов её…

Преображенец все-таки глухо зарычал, не сводя с отца пристального взгляда. Волк внутри бесновался, желая вцепиться в горло обидчика. Синие глаза зло сверкнули, черты лица начали расплываться.

— Батюшка! — возмущенный голос Софьи заставил Григория остановить преображение. — Да что вы говорите!

— То, что вижу! — отрезал тот. — И ты, Сонька, в это не лезь! Не твое это дело!

— Не мое, — согласилась та, делая знак брату помолчать. — Да только и не ваше.

— Вот как? Решила по стопам брата пойти? — Петр Григорьевич обернулся к сыну. — Вот, полюбуйся, все твоих рук дело!

— Где. Моя. Невеста? — Григорий смотрел на отца своим звериным взглядом, не мигая. — Я могу по запаху выследить карету, но я даю вам последний шанс. Где она?

Что-то дрогнуло в лице Петра Григорьевича, показалось, или в глазах промелькнул испуг. Впрочем, Белов-старший тут же вновь сурово сдвинул брови.

— Забудь эту девку, — посоветовал он сыну. — Не достать тебе её теперь. Никому не достать.

— Никому… вы… вы убили её? — не помня себя от ярости, Белов кинулся на отца, уже в воздухе преображаясь в волка.

В голове шумело, глаза застилала кровавая пелена. Крики женщин сливались с рычанием зверя. Кажется, Петр Григорьевич кричал что-то, в комнату вбегали слуги, но Григорий уже не слышал этого, зверь рвался вперед, одержимый лишь одним желанием убивать. Рычание, вскрик, хруст костей. Зверь с рыком сжимает челюсти еще сильнее…

— Гриша, это твой отец! — возглас Софьи прорвался в затуманенный разум.

Белов вдруг ощутил во рту вкус крови и медленно разжал челюсти, выпуская руку отца, прокушенную насквозь. Петр Григорьевич стоял и в ужасе смотрел на огромного, злобно скалящегося волка, чья шерсть отливала рыжиной.

— Гришка, не балуй… — прошептал он бескровными губами и закатил глаза. Лакей едва успел подхватить падающее тело.

Чувствуя угрызения совести, Григорий взглянул на побледневшую Софью, та вскочила и бросилась к отцу.

— Будь проклята эта ведьма! — вдруг произнесла Евдокия Андреевна, ни к кому не обращаясь. — Будь проклята!

Мать говорила, точно выплевывала слова, с омерзением смотря на волка, когда-то бывшего её сыном. Тот не торопился преображаться или же каяться в содеянном.

Лакеи уложили Петра Григорьевича на диван, и один из них поспешил за теплой водой и бинтами. Софья взяла ножницы для рукоделия и начала разрезать рукав камзола, чтобы осмотреть раны на руке. Кровь все еще сочилась, пропитывая ткань рубашки, и Григорий почувствовал угрызения совести от содеянного.

— Ей теперь грехи всю жизнь замаливать! — хмыкнула Лукерья, которой надоело лежать без внимания. Она выпрямилась и расправила кружева на платье. — Так блуднице и надо!

Рык вырвался сам, младшая сестра взвизгнула, вжимаясь в спинку кресла.

— Гриша! Хватит! — строго прикрикнула на брата Софья. — И так вон дел натворил!

Тот фыркнул, но послушался, вновь преображаясь в человека. Бросив быстрый взгляд на отца и убедившись, что раны не опасны, а сознание Петр Григорьевич потерял скорее от нервного потрясения, Белов подошел к Лукерье.

— Выкладывай все, — потребовал гвардеец.

— Вот еще! — усмехнулась та, явно наслаждаясь тем, что оказалась в центре внимания.

— Лучше по-хорошему скажи! — потребовал Белов, нависая над сестрой.

— А по-плохому что будет? — вспыхнула Лукерья.

— То, милая сестрица, что иначе и тебя и отца будет допрашивать граф Шувалов и не здесь, а в крепости Апостольной! — огрызнулся Григорий, демонстрируя перстень, отданный ему начальником Тайной канцелярии. Перекрещенные перо и шпага на печатке говорили сами за себя.

— Шувалов? — при имени начальника тайной канцелярии Лукерья испугано заозиралась. — А он при чем?

— При том, что похищение фрейлины императрицы — преступление государственное! — рыкнул Белов. — И ответ за него держать придется по всей строгости закона!

Лукерья побледнела и вцепилась в подлокотник.

— Как государственное?

— Ты сестру не пугай! — Евдокия Андреевна хмуро посмотрела на сына. — Исключена девка твоя из списков. Петр Григорьевич лично прошение подавал.

Григорий вновь скрипнул зубами и хмуро взглянул на Софью. Но в этот момент принесли ткань для перевязки, и сестра вновь повернулась к отцу.

Белов скрипнул зубами и направился к выходу, понимая, что зря потерял время. Ни мать, ни Лукерья добровольно не расскажут, а вмешивать Шувалова в это в общем-то семейное дело не хотелось.

На душе скребли кошки. Предательство отца, а потом и младшей сестры и равнодушие Софьи ощутимо задели преображенца. Хотелось перекинуться волком, долго бежать по лесу, а потом, на поляне завыть на луну, чей белесый силуэт уже появился на голубом небе.