Завет воды

— А я в какой день родилась?

— Аах! Разве я тебе не рассказывала про день, когда ты родилась?

Мариамма, сдерживая смех, мотает головой.

— Я же вчера рассказывала тебе эту историю. И позавчера, кажется. Ну хорошо, расскажу еще раз, потому что это твоя история, и она гораздо лучше, чем у этого Оли или как там его, Оламадела.

Мариамма хихикает.

— В день, когда ты родилась, я отправила Анну-чедети вытащить из кладовки большую медную лампу. За всю свою жизнь в Парамбиле я ни разу не видела, чтобы велакку [209] зажигали. Потому что когда я здесь появилась, у твоего дедушки уже родился первый сын. Каждый раз, заходя в кладовку, я ударялась пальцем об эту лампу. Но в тот день, когда ты родилась, я сказала: «Кто это решает, что лампу надо зажигать в честь первого сына? А если у нас появилась первая Мариамма?» Видишь, я знала, что ты особенная!

209

Ритуальный светильник, как правило, многоярусный.

За их спинами беззвучно появляется Филипос, волосы его гладко зачесаны. Большая Аммачи никак не нарадуется, что новый Филипос точен, как бой часов в новостях Би-би-си. Он живет по расписанию: в пять утра пишет, в девять обходит поля с Самуэлем, в десять бреется и совершает омовение, потом в одиннадцать идет на почту… Омовение перед ужином, потом молитва. В глубине души она еще побаивается, что однажды расписание рухнет, как хижина под проливным дождем, и сын вернется к проклятой деревянной коробочке и своим черным пилюлям. Но не одна лишь вера в Бога приводит его на вечернюю молитву и в церковь, такие ритуалы нужны, чтобы восстановить другую веру — веру в себя. Если бы Бога не было, сыну пришлось бы его выдумать.

— Про велакку — это была идея моего папы?

— Чаа! — усмехается Большая Аммачи, как будто отец не стоит тут рядом. Мариамма смеется. — Вообще-то у твоего папы много разумных идей… Может, и эта была его мысль. Я не помню.

Филипос, не сводя глаз с Мариаммы, улыбается.

Большую Аммачи захватили воспоминания о мучительных родах и о жестоком ответе ее сына. Она помнит, что каниян имел наглость заявиться сюда, как только выяснилось, что родилась девочка; мошенник вытащил из-под кухонного навеса маленький рулончик пергамента и вручил его Филипосу. Там было написано: «ДИТЯ БУДЕТ ДЕВОЧКОЙ». И заявил, что спрятал записку в свой прошлый визит, потому что у него были сильные подозрения, что родится девочка, но он не хотел разочаровывать Филипоса. Большая Аммачи выхватила пергамент и швырнула его в канияна, крикнув: «Даже не вздумай морочить нам голову! Да наш Цезарь видит будущее лучше, чем ты! Господь подарил нам чудесную девочку, и это прекрасно, потому что нам не нужно больше глупых мужчин. Здесь их и без того уже хватает». Вспоминает она и другого свидетеля, молчаливого старика, который дежурил около комнаты, где рожала Элси, а позже следил, как женщины зажигают лампу; Самуэль был строгим блюстителем традиций, но ей кажется, что зажжение велакку в тот день он одобрил.

Внучка бесцеремонно возвращает ее в настоящее, тряся за плечо со словами:

— Аммачи! Рассказывай! Лампа в ту ночь, когда я родилась… Как это было? Расскажи!

— Аах, лампа… — собирается она с мыслями.

Филипос слушает с достоинством человека, примирившегося со своим прошлым. Он понимает, какие воспоминания отвлекают мать.

— Я велела Анне-чедети так отполировать велакку, чтобы мы могли разглядеть в ней свои лица. Пришлось втроем тащить лампу вон туда, между двух столбов. Она налила масло, вставила свежие фитили — четыре наверху, потом шесть, восемь, десять, двенадцать, четырнадцать и внизу шестнадцать. Я вынесла тебя и объявила всем женщинам: «Это наша ночь!» И пришли женщины из домов Парамбиля и из всех окрестных мест, отовсюду, потому что они услышали новость и потому что свет лампы виден был издалека. Они принесли сладости, кокосовые орехи. Это была твоя ночь, но еще и наша ночь. Во всем христианском мире никто не праздновал рождение девочки так, как мы праздновали день твоего рождения. Я сказала всем: «Никогда больше не будет такой, как моя Мариамма, и вы даже представить не можете, что она совершит».

— А что я совершу, Аммачи?

— Господь говорит в Книге Иеремии: «Прежде нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя» [210] . Бог любит хорошие истории. И Бог позволяет каждому из нас сотворить собственную историю своей жизни. Твоя не будет похожа ни на чью другую. Помни об этом. Ты ведь из Парамбиля, а еще ты женщина и потому сможешь совершить все, чего пожелаешь.

Девочка размышляет над рассказом, который ей прекрасно знаком. Но сегодня вечером она задает вопрос, безмерно удививший бабушку:

210

Книга пророка Иеремии, 1:5.

— Аммачи, когда ты была маленькой девочкой, о чем ты мечтала?

— Я? Это было еще в старые времена. Сейчас все по-другому. Наверное, я мечтала о том, о чем полагалось мечтать в то время. И знаешь, я представляла ровно это: большой дом, добрый муж, любящие дети, красавица внучка…

— Но, но, но…. если бы случилось чудо и тебе прямо сейчас опять было бы восемь лет, о чем бы ты мечтала?

— Если бы случилось чудо? — Ей не нужно долго думать. — Если бы мне сегодня было восемь лет, я знаю, о чем бы я мечтала. Я бы хотела стать врачом. И я построила бы больницу прямо здесь. — Большая Аммачи годами докучала этим Мастеру Прогресса: если в Парамбиле есть почтовое отделение и банк, почему не может быть амбулатории или больницы?

— Почему?

— Я могла бы принести больше пользы людям. Знаешь, сколько страданий я видела и ничем не могла помочь? Но в мое время, муули, девочки не могли о таком мечтать. А вот ты, моя тезка, ты можешь стать врачом, или адвокатом, или журналистом — кем пожелаешь. Мы зажгли ту лампу, чтобы осветить твой путь.

— Я могла бы стать епископом, — говорит Мариамма.

Большая Аммачи не находится что ответить.

— Аах, — вмешивается Филипос. — Кстати, о епископах, пора помолиться.

глава 59 Добрые угнетатели и благодарные угнетенные

1960, Парамбиль

Без всякого предупреждения в Парамбиль является с визитом юный гость. Десятилетний мальчик, который вступает на веранду, обводя взглядом всех разом, носит имя под стать его не по годам развитой уверенности в себе: Ленин Во-веки-веков. Прошел год с тех пор, как БиЭй Аччан прислал Большой Аммачи письмо с трагической новостью, что Лиззи, «Управляющий» Кора и их маленькая дочь умерли от оспы. Выжил только Ленин. Большая Аммачи незамедлительно ответила, что с радостью будет воспитывать Ленина и что у него есть семья, ведь отец мальчика и Филипос — четвероюродные братья. Но затем БиЭй Аччан написал, что Господь сохранил Ленина с единственной целью: чтобы тот стал священником. БиЭй отправит его жить при семинарии в Коттаям, где мальчик станет ходить в школу, пока не подрастет, а тогда уже поступит в семинарию. Но летние каникулы Ленин мог бы проводить в Парамбиле. Большая Аммачи возликовала при мысли, что сын Лиззи станет священником. И с нетерпением принялась ждать его первых каникул.

Теперь же, видя перед собой Ленина, Большая Аммачи так обрадовалась, что ей даже в голову не приходит, что до каникул еще далеко и учеба должна быть в самом разгаре. Она обнимает Ленина. Миловидный мальчик унаследовал лучшие черты Лиззи. По поселку распространяется слух, что приехал «мальчик Лиззи, Маленький Аччан». Все рвутся посмотреть на него и расспросить о матери, о Коре никто не вспоминает.

Ленин без особых уговоров выкладывает историю оспы, обрушившейся на «Усадьбу Управляющего» и унесшей его семью. Мощный голос и яркая образная речь станут отличным подспорьем в его будущей миссии священника. Ленин рассказывает, как шли дни и его мать цеплялась за жизнь, а сам он был уверен, что умрет, но не от оспы, а от голода. Последними словами его отца на этой земле были: «Иди прямым путем». Слушатели растроганы раскаянием Коры накануне встречи с Создателем. Мариамма наблюдает за гостем издалека, немножко ревнуя к новому родственнику, пятиюродному братцу, но, как и остальные, захвачена рассказом. Тогда в отчаянии, продолжает Ленин, он решил идти по прямой дороге, куда бы она его ни привела. Хозяин большого дома, до которого он добрался, велел остановиться и пригрозил спустить собаку. И в этот момент появилась женщина.

— Думаю, это была Святая Мария, принявшая образ пулайи. И, как сказано у Матфея в двадцать пятой главе, она дала мне есть, когда алкал я [211] . (Очередной вздох слушателей, кто же не знает этот стих?) Она сообщила обо мне БиЭй Аччану и его монахам. Они в то время ухаживали за больными оспой в деревне. Я не знаю, почему Господь сохранил меня. БиЭй Аччан говорит, что мне и не нужно знать. Говорит, всему свое время. Бог спас меня. Я должен служить Богу. Это я точно знаю.

211

Евангелие от Матфея, 25:35.

Благочестивая Коччамма, сраженная торжественным заявлением, прижимает Ленина к своему внушительному бюсту.

Кто-то спрашивает, каково Ленину живется в семинарии. Тут уверенность впервые изменяет мальчику.

— В ашраме с БиЭй Аччаном было лучше. Семинария мне не нравится. У меня с ними… разногласия.

Мастер Прогресса интересуется, разве каникулы в школе уже начались.

— Еще нет. У меня случились разногласия. Директор семинарии сказал, что, наверное, мне лучше жить здесь и ходить в здешнюю школу. И отправил меня сюда.