Завет воды
Шрифт:
— Я вижу, как поверхность мозга оседает! — радуется Мариамма.
Когда поток иссякает, она вставляет зонд обратно во внутреннюю полость и извлекает иглу, затем тампонирует кость стерильным костным воском. Едва она успевает завязать узелок на единственном шве, которым закрыла рану на скальпе, как они чувствуют, что стол зашатался. Снизу появляется рука без перчатки.
— Погоди! — вскрикивает Дигби, быстро снимая фиксирующие повязки.
Ленин уставился на них сонным взглядом из-под вороха повязок на лбу — как крот, высунувшийся из норы, щурясь от света.
— Снимите маску, — тихонько советует Дигби Мариамме, снимая
Голова Ленина неподвижна, но глаза мечутся между Дигби и Мариаммой. И останавливаются на Мариамме. Дигби не может сказать, кто из них — Мариамма или Ленин — удивлен больше. В операционной наступает абсолютная тишина, пока эти двое смотрят друг на друга. Даже снаружи стихли все звуки.
— Мариамма, — слабым хриплым голосом произносит только что пребывавший в коме пациент. — Я так рад тебя видеть.
глава 77
Дорогами революции
Воскресший Ленин не сводит с нее глаз. Мариамма не в силах двинуться с места. Она смотрит, как Дигби разрезает повязки, фиксировавшие голову Ленина, невозмутимо беседуя с ним, как будто они встретились где-нибудь в клубе.
— Я Дигби Килгур. Мы виделись с вами утром, но сомневаюсь, что вы об этом помните.
Мариамме на миг кажется, что они сейчас пожмут друг другу руки, как Стэнли и Ливингстон. Вполне уместный жест. Их прошлая встреча уже вошла в легенды: Ленин погрозил доктору кулаком, а доктор Килгур отправил бунтаря обратно в матку при помощи тлеющего кончика сигары.
— Вы не в поместье, а в лепрозории «Сент-Бриджет».
Ленин заметно встревожился.
— Здесь вы в безопасности. Нам пришлось тайно вывезти вас из «Садов Гвендолин». Там слишком опасно.
Правая рука Ленина медленно всплывает к голове.
— Осторожно! — предостерегает Дигби. — У вас там шрам.
Дигби смотрит на Мариамму, как бы приглашая: ваша очередь!
— Как твоя голова? — спрашивает она.
Боже. Неужели это мои первые слова, обращенные к единственному возлюбленному после пяти лет разлуки? Как твоя голова? — после того, как я просверлила дырку в твоем черепе и воткнула иголку тебе в мозги?
Краска заливает ее лицо. В детстве никто, кроме Ленина, не мог заставить ее так краснеть.
— Голова нормально, — отвечает он. — Я помню…
Врачи напряженно ждут продолжения. Птичка-портной за окном чирикает: давай-давай-давай-давай. Мариамма затаила дыхание.
— Я помню, у меня очень долго болела голова. — Он вымучивает каждое слово по-английски, давно не было практики. — Если я кашлял или чихал, голова… взрывалась. Из меня как будто выдавливали жизнь. — Речь становится все свободнее. — У меня были судороги. Часто. Каждый день. У нас имелись капсулы с цианидом. И я уже готов был принять свою, но потом подумал… — Опять пауза, как радио, теряющее волну.
— Где это было? — уточняет Дигби.
Ленин роется под подолом своего мунду. Дигби помогает, извлекая рулончик рупий, стянутых резинкой, и маленький грязный полиэтиленовый сверток.
— Доктор, — обращается Ленин к Дигби, — мама рассказала, что вы помогли ей, когда она больше всего в вас нуждалась. Вы предотвратили мое преждевременное появление в этом мире. А теперь вы предотвратили
мой уход!Дигби смеется:
— Оба раза преждевременные попытки. Но, поверьте, если бы я не отыскал Мариамму, цианид вам не понадобился бы.
На этих словах внутри у Мариаммы что-то лопается. Несколькими часами позже — и она приехала бы к трупу, а не к этому разумному, рассудительному существу, к этому человеку, которого, несмотря ни на что, она любит. Мариамма тяжело опирается на стол. Встревоженный Дигби подтаскивает табуретку.
Рука Ленина тянется к ее руке.
Из-за лицевого пареза улыбка у него кривая. Но любовь, нежность и участие в его глазах — все это настоящий прежний Ленин. Она не хочет больше быть для него врачом. Но они еще не закончили. Мариамма берет себя в руки. Интересно, а почему он не спрашивает, как они справились с его головной болью?
— Ленин? (Он кажется таким беззащитным — лоб исчерчен маркером, на голове зашитая рана.) У тебя опухоль, акустическая невринома. Она повышает давление…
— Мне очень жаль твоего отца, Мариамма, — перебивает он. — Я читал в газетах. Недуг. Я так горжусь тобой. Ты удалила мою опухоль?
Ей больно видеть, как надежда гаснет в его глазах, когда она отрицательно качает головой. Хирургической ручкой она показывает на листе бумаги, что происходит у него внутри.
— …И когда мы ввели иглу, жидкость хлынула наружу. Ты очнулся. Но это лишь выиграло нам немного времени.
В глазах у него вспыхивает игривый огонек. А потом Ленин смеется, от чего неподвижность половины лица становится заметнее, и смех больше похож на злобный рык. Приходится старательно смотреть только на правую часть лица.
— Мариаммайе, — влюбленно тянет он, — доктор мой. Помнишь, как однажды в детстве ты сказала, что в голове у меня определенно что-то не в порядке? И когда-нибудь ты обязательно это починишь?
Они были тогда в церкви. Ленин поймал ее взгляд, когда она стояла на женской половине; а потом, не меняя выражения лица, он выпустил струйку слюны из уголка рта. Мариамма не смогла сдержаться и хихикнула. Большая Аммачи дернула ее за ухо.
— Я сказала, что однажды проломлю тебе башку и вытащу оттуда дьявола.
— И ты так и сделала!
Дигби возвращает их в реальность:
— Ленин, вы понимаете, что опухоль никуда не делась? Мы смогли лишь временно снизить давление вокруг нее. — Он смотрит на Мариамму, ища поддержки. — Но давление опять начнет расти.
— Иголку в мозг? — хмыкает Ленин. — Но я ничего не чувствовал.
— Удивительно, не правда ли? — говорит Дигби. — Можно тыкать прямо в мозг, и вы не почувствуете боли. Однако стоит наступить на гвоздь, и мозг тут же укажет вам, где болит. Если, конечно, вы не один из здешних пациентов, которые ничего не чувствуют и потому сильно калечатся.
— Ленин, — продолжает Мариамма, — надо срочно удалить опухоль. Но здесь мы не можем этого сделать. — Она прижимает руку к груди. — Нужно отвезти тебя в Веллуру. У них есть опыт подобных операций. — Она видит, как беглый преступник мысленно просчитывает пути побега.
— Почему нельзя здесь? Я доверяю тебе…
— Я хотела бы помочь. Но не умею. Пока.
— Веллуру? Они быстро выяснят, кто я такой.
— Но с удаленной опухолью ты будешь жить. Жить полноценной жизнью!
Он молчит. И отстраняется все дальше. Как будто собирается с духом, готовясь умереть.