Завет воды

А теперь нужно ждать. Три часа, потом четыре. Ожидание мучительно. Все, что она может, — беспомощно смотреть на часы и вскидывать голову, когда кто-нибудь входит в палату. А потом за ней приходит посыльный — шеф хочет ее видеть, больше он ничего не знает.

Они идут по коридорам, вверх по лестнице… в голове туман. Мариамму проводят в большой зал позади хирургических боксов, где ее ждет шеф, он спокойно сидит на скамейке. Маска свисает у него с одного уха. Он приветственно похлопывает по скамье рядом с собой.

— С ним все хорошо. Мы сумели удалить опухоль почти полностью. Пришлось оставить небольшую капсулу, уж очень опасно она там прилегает. Лицевой нерв, может, восстановится, а может, и нет, но я надеюсь на лучшее. — Его улыбка успокаивает даже больше, чем слова.

Мариамму захлестывает волна облегчения, и слезы льются из глаз. Доктор терпеливо ждет.

— Благодарю вас! Простите, — лепечет она, вытирая слезы. — Не могу справиться с чувствами. Все время думаю об отце. И о дедушке. И о многих своих родственниках, которые даже не знали, что с ними такое. Впервые в моей семье человек, который страдал от этой болезни, вылечился.

Доктор слушает, кивает, ждет. Убедившись, что Мариамма закончила, он тихо произносит:

— Я прочел материалы, которые вы прислали вместе со своим заявлением. Это заставило меня задуматься, сколько пациентов с акустическими невриномами, которые прошли через наши руки за много лет, могли происходить из таких семей, как ваша. Отныне мы будем больше внимания уделять семейной истории. Отличная работа.

— Спасибо. Для меня большая честь оказаться здесь, — признается она. — То, что вы сделали… удалить такую опухоль в таком тесном пространстве, это… невозможно. Чудо.

Доктор улыбается.

— Мы верим, что мы действуем не в одиночку. — И кивает в сторону большой фрески на стене напротив.

На фреске изображены хирурги в масках и халатах, в сиянии хирургического светильника склонившиеся над пациентом. А из тени за ними наблюдают другие персонажи. Один из них — Иисус, рука его лежит на плече у хирурга. Мариамма потрясена. Как бы ей хотелось обладать такой же верой.

— Мы гордимся, что можем делать практически все, что делают в ведущих мировых центрах, но за гораздо меньшую плату. Однако операция, которую мы только что провели, — изъяли фрагмент черепа чуть выше линии роста волос, отодвинули в сторону мозжечок… в общем, откровенно говоря, грубовато по сравнению с другой операцией по поводу невриномы слухового нерва, которую сейчас проводят только в двух или трех медицинских центрах в мире. Методику разработал хирург-отоларинголог Уильям Хаус, он сначала был дантистом, а потом стал хирургом. Он начал использовать стоматологический бор, чтобы добраться до внутреннего уха, костного лабиринта, и понял, что, углубляя этот тоннель, может получить доступ к акустической невриноме. Это блестящее решение, но невероятно сложное, если не понимаешь, что делаешь.

Мариамма уже читала о новой методике, но не перебивает шефа, чтобы не показаться всезнайкой.

— Вот это нам надо освоить здесь. Понадобится операционный микроскоп, бормашина, ирригатор и прочие инструменты, которые он применяет в данной операции. Но более всего нужна специальная подготовка, много часов практики рассечения височной кости на трупах, пока не научимся. В настоящий момент только доктор Хаус и несколько хирургов, которых он подготовил, осуществляют эту операцию. Со временем я хотел бы отправить к нему на обучение кого-нибудь из наших специалистов. — Он улыбается. — Кто знает, может, у Господа были такие планы именно на вас, Мариамма. Посмотрим. Давайте молиться об этом.

Большой Аммачи понравился бы этот мужчина, а уж от его слов она пришла бы в восторг. Господь ответил на молитвы бабушки: исцелить Недуг или послать того, кто может исцелить.

— Кстати, — шеф встает, — ко мне обратился старший инспектор Раджан из местного полицейского управления. Я пообещал ему, что Ленин никуда отсюда не денется. Надеюсь, вы поможете мне сдержать слово.

глава 78 Следи за ним

1977, Веллуру

Лицо Ленина, лежащего в палате интенсивной терапии, опухшее, отечное. Веки вздрагивают, и его рвет после наркоза. Он беспокоен. Мариамма смазывает вазелином его пересохшие губы и думает: интересно, время для него снова растянулось, как после приступа? Четыре часа операции воспринимаются как четыре года? Без этой опухоли, которая определяла всю его жизнь, останется ли он прежним Ленином или станет кем-то иным? Она смачивает ему губы кубиком льда, шепчет ласковые слова. И вот он приходит в себя, взгляд сначала расплывается.

— Мариамма!.. — едва слышно.

И она чувствует, как кулак, стиснувший ее грудь внутри, разжимается — впервые с тех пор, как Дигби появился в «Тройном Йем», жизнь назад.

На следующий день Ленина переводят в обычную палату. Он слаб, но все конечности функционируют, речь и память не пострадали — не повреждено ничего, кроме опухоли, насколько они могут судить. Мариамма кормит его, подкладывает ему судно, моет, делает все, чтобы освободить от работы медсестер. Наблюдая за стажерами, она научилась, как менять испачканные простыни под лежачими пациентами, как поворачивать больного, как помыть его прямо в постели. Урок смирения. Разве не должен каждый врач учиться этому? Разве не в этом суть медицины?

Статья «Священник-наксалит» выходит в «Манораме» на следующий день после операции Ленина. Невинный мальчик-алтарник страдал от медленно растущей опухоли мозга, которая привела его в наксалиты; теперь же, после героической хирургической операции, он снова здоров и раскаялся — вот такую байку плетет репортер. Кто знает, может, это и правда. Дигби надеялся, что подобная огласка удержит полицию Кералы от посягательств на жизнь Ленина, когда они возьмут его под стражу. Возможно, это сработает.

Через десять суток после операции Мариамма по приглашению шефа проводит целый день, наблюдая за работой хирургов. Вернувшись в палату к пяти часам, она озадаченно смотрит на чисто выбритого молодого человека в свободной рубашке и брюках, сидящего на ее стуле рядом с пустой кроватью Ленина. Все взгляды устремлены на Мариамму. Сестры лукаво улыбаются.

Незнакомец поднимается на ноги, медленно поворачивается и подходит вплотную. С того самого времени, как Мариамма впервые встретилась с Ленином в «Сент-Бриджет», она не видела его стоящим. Он выше, чем она помнит. Ленин неловко падает в ее объятия. Кожа да кости. Все пациенты, кто в сознании, все родственники, толпящиеся в палате, не сводят с них глаз; а сестры и старшая сестра вот-вот расплачутся… Мариамма чувствует, как кровь приливает к лицу. О боже, пожалуйста, не дай бог они сейчас начнут аплодировать!

По настоянию Ленина и с благословения старшей сестры они выходят в тенистый двор и усаживаются на лавочку. Высыхающие листья раскидистого дуба над их головами тихо шуршат, как рис, который пересыпают в корзинку. Глаза Ленина скользят вдоль ветвей до самых кончиков. Он разглядывает небо.

— Если бы здесь можно было спать, я бы согласился, — говорит он.

Мысли его нисколько не замедлились. Они скачут, как горные козлы с уступа на уступ, как будто слов накопилось очень много. Он рассказывает, что в последние два года он и немногие оставшиеся товарищи были нежеланными гостями для сельских жителей, крестьянам больше нельзя было доверять — людям, за интересы которых они сражались.