Завидное чувство Веры Стениной

— Ну уж картин у тебя будет сколько хочешь, — обещал Сарматов. — Постоянно всплывают то Родченко, то Гончарова.

«Что толку ломаться, — думала Вера, глядя на закат над озером, розовый, как манная каша с вареньем (любимое блюдо Лары). — Я так или иначе соглашусь, но всё-таки как жаль, что нельзя ни с кем посоветоваться… Кому такое расскажешь?»

Она перевела взгляд на Юльку, хохотавшую над очередной несмешной шуткой Супермена (по части юмора у него было недовложение). Спросить бы у неё — по-дружески, подружески — что делать? Стыдные мысли пожирали Веру с таким же аппетитом, как Сатурн Гойи — собственного сына. И всё это — на фоне чудесного пейзажа. «В царство сосен, во льды небывалой страны…» — вспомнила Вера Бодлера. Что, если Джоконду терзали сходные мысли? Впрочем, нет, у неё вид как раз таки сытый и довольный.

Шашлык ели под соснами, напоминавшими нехитрый десерт советского детства — «соломку сладкую». Длинные, ровные, аппетитно-поджаристые стволы. Соломка грохотала в коробке, сосны были неподвижны. Мирный ландшафт, две прелестные девочки, одна красивая женщина, двое мужчин (Супермен оглаживает Юлькину задницу, думая, что этого никто не замечает, а у Володи на подбородке — жирный блеск от съеденного мяса) — и Вера Стенина. «Завтрак на траве» Мане? «Гроза» Джорджоне? «Паломничество на остров Киферу» Ватто?

Девочки угомонились неожиданно рано. Супермен с Юлькой после ужина предсказуемо пропали из виду на час — Вера скрежетала зубами, мышь внутри плясала и пела, Володя пытался рассказывать о своей работе — он был маркетологом. Наконец любовники вышли из кустов, Юлька улыбалась сытой улыбкой Джоконды, к спортивным штанам Супермена прилипло целое семейство репьёв.

Ночью всех ждал сюрприз — Володя храпел. Конечно, многие люди храпят, но Володя в этом деле оказался настоящим профессионалом. Храпел он самозабвенно, не без музыкальности. Нараспев подбирался к высоким нотам, а потом спускался вниз хроматической гаммой. В финале звучали бульканье и восторженный свист. Собака Супермена, бедлингтон по кличке Веня, сидела под дверью Володиной комнаты и вслушивалась в храп с уважением.

Отчаявшись уснуть, Вера вышла из комнаты, где спали девочки (Лара — неподвижно, как каменная, Евгения металась и бормотала во сне), и наткнулась на Юльку в рубашке Супермена и самого Супермена в трусах. Что сказать — природа обделила его только по части юмора.

— Тоже не спится? — засмеялась Юлька.

— Уснёшь тут… Зачем вы его позвали?

Супермен развёл руками так широко и красиво, как будто собрался взлететь. На самом деле он таким образом признавал свою ошибку.

— Володя — специалист по шашлыкам.

— И по храпу.

— Слушайте, у меня идея, — загорелась Копипаста. — Давайте попробуем представить себе, что это какое-то природное явление. Например, раскаты грома или шелест дождя.

На этих словах Володя булькнул и свистнул с особенным остервенением.

Супермен зевнул:

— Я-то усну, девчонки. А вы можете представлять себе шелест грома, сколько хотите, — он чмокнул Юльку в лоб, кивнул Стениной и действительно ушёл спать.

Володя тарахтел, как трактор.

— Что-то ненормальное, — признала Юлька. — Давай покурим, Стенина, всё равно не заснём. А ты чего сегодня весь день такая скучная? Из-за Вовы, что ли? Никто его тебе не навязывает, успокойся.

— Да нет, не из-за Вовы. У меня другая проблема… мучительная.

— Верка, ты что, решила со мной поделиться? С ума сойти! Я уже не знала, на каком ещё коне к тебе подъехать.

Вот так и получилось, что в том коттедже, под аккомпанемент Володиного храпа Вера всё-таки рассказала Юльке о своих мысленных метаниях. Копипаста посоветовала не бросать музей и завести нормальные отношения — а Сарматова оставить в качестве друга.

Уже через месяц или около того нормальные отношения самой Юльки потерпели фиаско. Они расстались с Суперменом сравнительно безболезненно — по модели «Ну, ты это, звони, если что». Веру поражало, что Юлька продолжает работать под его началом — она ни за что бы так не смогла. Приносить ему статьи на подпись и не вспоминать о репьях, что сидели на штанине целой семьёй? Или о том, как пахла его рубашка?

Вскоре Вера написала заявление об уходе и положила на стол директрисе, та отнеслась к возможности потерять ценного сотрудника так же вяло, как в своё время — к шансу его заполучить. Сарматов с нетерпением ждал, когда искусствовед Стенина поступит в его личное пользование — но ей нужно было доработать обязательные две недели, которые, впрочем, пролетели быстро, как молодость. Вера едва успела попрощаться с картинами: они стонали хором подобно плакальщицам. Каждая знала, что обречена теперь на жизнь в пустоте и тишине.

Вера шёпотом оправдывалась перед картинами — нужно дописать работу про Гюстава Курбе и получить наконец диплом, а Сарматов клялся, что Вера сможет изучать разрушения канона тела хоть все дни напролёт — он обещает занимать её периодически или, точнее, эпизодически. Но почти сразу же после увольнения подвернулся тот самый Париж — Юлька уговаривала поехать вместе в пресс-тур от авиалиний, сейчас уже не вспомнить каких. Вера согласилась, да и кто бы отказался от Парижа?

Это ж не турбаза под Сысертью.

Глава двадцать вторая

А я люблю подойти к самой картине, потрогать её пальцами.

Пьер Огюст Ренуар

После дежурства врач мечтает только об одном — чтобы выспаться.

Однажды Серёжа проспал почти целые сутки и под конец увидел странный сон. Они вдвоём с матерью (несомненно живой, так что Серёжа во сне собирался звонить сестре в Москву — поделиться радостью) взбирались на Эйфелеву башню, но не в лифте и не по лестницам. Серёжа с матерью лезли туда по висящим канатам, белым и толстым, как косы у одной девочки из класса. В реальности на уроке физкультуры Серёжа беспомощно болтался на узле каната, окаменевшем от времени и пота. От рук почему-то пахло железом. Серёжа честно силился поднять своё дурацкое, слабое тело, цепляясь руками за канат, но вредная коса обжигала огнём ладони, и он снова болтался, вцепившись в узел и поджав ноги под смех всего класса и той самой девочки — как неудачливый висельник. Физрук орал:

— Следующий!

И вот к проклятому канату подходит вразвалку Женя Рабочих, у которого восемь троек за полугодие. Троечник лихо взлетает вверх по косе и щегольским жестом касается потолка спортзала — при одном только взгляде наверх у Серёжи темнело в глазах.

— Как обезьяна, — признаёт единственный Серёжин друг-одноклассник, толстяк по кличке Квадрат.

Так вот, в том сне им с матерью тоже пришлось лезть на башню по канатам, но на сей раз у Серёжи это получалось не хуже, чем у Рабочих. Он быстро перебирал руками, и это оказалось неожиданно простым делом. Мать тоже, кажется, справлялась неплохо, но ведь у неё сердце, с ужасом вспомнил Серёжа.

— У всех — сердце, — заметила мать (она была, по собственной же кокетливой характеристике, «с язвинкой»).

Вершина башни всё никак не приближалась, хотя от земли они отползли на значительное расстояние. Канаты раскачивались на ветру, Серёжа беспокоился о матери, но больше всего радовался, что она — жива. Когда он проснулся, то никак не мог очнуться от этого сна — выпутывался из него, как, бывает, выпутываются из стреножившего одеяла.

Серёжа не мог привыкнуть к жизни без матери, жизнь была теперь вечно неполноценной. Мать определяла в его реальности всё — именно она настояла на медицинском, хотя Серёжа не мечтал быть врачом и собирался поступать за компанию с Квадратом на радиофак.