Завидное чувство Веры Стениной

Свободное время проводили по желанию. Ира со спутниками, Димой и Федей (Деймосом и Фобосом, как окрестила их Стенина), — на Монмартре, поближе к пип-шоу и универмагу Tati. Вдумчивый телевизионный юноша мечтал посетить Булонский лес — и, судя по рассказам, посетил. Его оператор с утра до вечера носился по специализированным магазинам, разыскивая какую-то особую технику.

А Юлька с Верой ходили по музеям, рынкам и садам.

Копипаста в прямом смысле слова плевалась от восторга — в Стенину то и дело прилетали брызги счастливой слюны. Юлька не замечала, как косятся на неё в метро и на улицах: обвивалась вокруг поручня в вагоне метро, как будто это был шест в стрип-клубе, хохотала в полную громкость и постоянно указывала пальцем на разные досто… — и просто — примечательности, хотя Стенина и сама их прекрасно видела.

Баклажаны выложены на прилавок ровной грядой и блестят, как начищенные штиблеты. Вода в фонтане кипит, точно в чайнике — а если бросишь монету, тут же приплывёт утка и попытается слопать её без лишних рассуждений. Утки здесь привыкли к тому, что им кидают хлебные крошки — при появлении человека крякающая флотилия решительно снимается с места. Продавец сыров отказался продавать Юльке нежный шар в пергаменте, узнав, что она собирается съесть его дома через неделю.

— Нон, мадам! — махал руками, убирая сыр с прилавка.

— Как будто это его ребёнок! — смеялась Юлька. Она утешилась, купив у того же заботливого мсье ломоть «конте» шестимесячной выдержки. Съели его тем же вечером на паперти Нотр-Дам, откусывая по очереди от ломтя и запивая розовым шампанским из «сюперетт». Иудейские цари смотрели на них с завистью, но поделиться не просили, будучи каменными и вообще царями.

Сыр был мутным, как парафин на вид, плотным на ощупь и сладковато-солёным, зернистым и сложным — на вкус. Вера держала каждый кусок во рту долго, точно леденец, понимая, что ничего лучше до той поры не ела.

— А вот Бакулина может жрать такой сыр каждый день, — заявила мышь, и Вера поспешно отхлебнула шампанского. В Париже зависть распоясалась, и Стенина с трудом держалась, чтобы не выпустить её наружу — так пытаются сдерживать тошноту.

Юльке Париж пришёлся к лицу, как новый наряд, да и Стениной не стоило прибедняться — во все эти безразмерные дни, доверху набитые впечатлениями, с ними обеими случалось только самое приятное. В музеях шли выставки любимых Вериных художников, погода стояла прохладная и солнечная, да ещё и волчица Ира уже на второй день слегла с кишечным гриппом, знаменитым парижским «гастро», так что Деймос и Фобос бродили по Монмартру вдвоём — и были этим видимо счастливы. Юлька отнесла болящей волчице антибиотик, и та обильно её благодарила ровно до того момента, пока не убежала с искривлённым лицом в туалет. Не везёт некоторым!

В парках цвели неведомые кустарники, пекари вставали затемно — напечь бриошей с круассанами, бодрая старушка в Monoprix сличала перчатки с сумочкой, чтобы не ошибиться оттенком бордовой кожи…

Но лучше всего были, конечно, музеи.

Лувр оставили на последний день, а в первый, почти сразу после общей экскурсии, увидели афишу на бульваре Османа — и под ней длинную очередь, которую составляли в основном парижане. Узнать их было просто — все в перчатках и шарфиках. Очередь утекала во двор особняка под вывеской «Музей Жакмар-Андре». Судя по воодушевлённому настрою очереди, сегодня у этого «Андре» был бесплатный вход.

Копипаста терпеть не могла очередей, но Вера всё-таки уговорила её постоять. Не иначе в отместку, Юлька в двадцатый раз принялась обсуждать Сарматова.

— Секс очень важен для отношений, — громко заявила она, и невысокий мсье, стоявший перед ними, обернулся с таким заинтересованно-изумлённым выражением лица, что Вера пошла пятнами:

— Тише ты! Здесь могут быть эмигранты или парижане со знанием языка.

Но Юлька не умела говорить тихо.

— Если он уже сейчас не проявляет к тебе интереса, дальше-то что будет?

Они продвинулись вперёд на полчеловека.

— А если я ему просто не нравлюсь? Может, это я что-то не так делаю?

— Женщина всегда всё делает так, проблема — в мужике, — убеждённо сказала Копипаста, и мсье ещё раз обернулся с приятной улыбкой.

— Юля, давай поговорим о чём-нибудь другом! — взмолилась Стенина, и тут, словно в ответ на её просьбу, очередь резво устремилась вперёд — так что они успели войти в музей с новой партией.

Сначала оказались в небольшом изящном саду. Дорожки были усыпаны гравием, под ногами шуршало, как на стройке. Вход в особняк сторожили каменные львы — смирные и чем-то расстроенные. Вера, заодно со львами, тоже была не в настроении — из-за Юльки её личная драма начала сгущаться, как туман в фильме ужасов.

Незадолго до отъезда старшую Стенину вдруг пробило на воспоминания, и хотя Вера делала вид, что не слушает, мама всё же успела сообщить ей много лишнего. Причём такого, что в жизни не позабудешь.

Лучше бы мама, как в детстве, не начинала таких разговоров, чем признаться Вере, что после развода с отцом у неё ни разу не было интимных отношений. И что отношения эти, в общем, нужны только молодым.

— Поверь мне, Веруня, — клялась мама, пока Вера обшаривала кухню страдальческим взглядом, как Эйфелева башня шарит своим лучом по всем арондисманам. Неизвестно, что нужно башне, а вот Стенина тем вечером искала затычки для ушей или хотя бы водку. — Поверь, весь этот секс очень сильно перехваливают. Сейчас вообще стыд потеряли — девки ходят в нижнем белье, изображают, что это платья. А в газетах что печатают! Раньше посадили бы за все эти безнравственности. Тьфу! Пропади они пропадом со своим сексом. — Ненавистное слово мама произносила через «е».

Вера мычала и давилась чаем: хлестать при маме водку она всё-таки не решалась, а мама, судя по всему, засела в кухне плотно.

— Лет до тридцати ещё куда ни шло, — разошлась родительница, — а потом ну просто стыдно же, Веруня! Тело дряблое, груди висят, кожа просвечивает, и туда же — секс! Вон, посмотри, в газете какая-то старуха свои фотографии напечатала, без трусов. Совсем народ с ума посходил…

Вера шла следом за Юлькой по залам прекрасного особняка Жакмар-Андре — оказалось, это были фамилии жены и мужа, оставивших свою коллекцию в наследство Франции, — и вспоминала, как мама шельмовала дерзкую «старуху», посмевшую прислать в эротическую газету свои снимки. Вспоминала, конечно, и другие снимки — Герины работы, за которые он поплатился жизнью. Фотографии технически переоснащённых моделей, включая её собственный окрылённый портрет, долго хранились у Веры в письменном столе — в верхнем ящике, который закрывался на ключ. Лара уже начала интересоваться закрытыми ящиками, искала пока что конфеты, но Вера не сомневалась, что рано или поздно дочкины руки доберутся и до менее, а может, и более сладких тайн. Только в прошлом году Стенина решилась, наконец, обрамить свою фотографию — и повесить на стену в спальне. Лара этого, кажется, даже не заметила — во всяком случае, никаких вопросов матери задано не было.

Копипаста восторженно застывала перед шедеврами — правда, прежде чем застыть, она вначале щурилась в сторону таблички с подписью. В самом деле, не стоять же перед какими-нибудь третьесортными работами в музее, где хранятся Уччелло и Рембрандт!

Раздумья Стениной прервал оглушительный детский плач — так орут несчастные младенцы, которых подвергают болезненным медицинским процедурам. Вера ощутила, как страх бежит по телу, опускаясь горячими волнами в послушно каменеющие ноги.

А все вокруг делали вид, что ничего не происходит!

Юлька скрылась в одном из дальних залов, будто и не вместе пришли.

С трудом, как не свои, передвигая каменные ноги, Вера подошла к стене, откуда нёсся жуткий вой — конечно же! Кто бы не кричал, когда обрезают крылья?

— Бррр, — согласилась мышь. — Нам без крыльев никуда. — И раскрыла свой чёрный перепончатый веер — как зонтик-автомат.

«Ван Дейк», — изучала табличку Стенина, — «Время обрезает крылья Амуру». Пухленький малыш в отчаянии пытался остановить сильную руку старика своими крохотными пальчиками, но безжалостный старец — сам, кстати, при роскошных седых крыльях — лишь деловито сопел и продолжал своё злодейство с таким видом, будто всего лишь подрезал младенцу ноготки!