Заявка в друзья
Шрифт:
Он все успевал, а во время болезни жены, особенно в последний месяц, отвисал в клубе сутками, только чтобы не видеть ее страданий. Такой трусости легко находилось достойное оправдание – постоянно требовались деньги на содержание сиделки, на лекарства, на лечение…
После учебы суворовец Кравцов замахнулся на Рязань, на воздушно-десантное училище, чтобы осуществить детскую мечту – прыгнуть в облачную синеву, потягаться наперегонки с ветром. Мать отпустила его, не задумываясь, только перед отъездом сына всю ночь проплакала в углу за печкой, словно знала – свидятся не скоро.
С будущей женой он познакомился случайно в парке во время выходного дня, когда курсанты в парадной форме прохаживались по тенистым аллеям городского парка и ненавязчиво пытались познакомиться с каждой встречной девушкой. Он приметил ее сразу. Ирина одиноко сидела
– Засуши, закладка будет.
Через месяц они зашли в местный загс и расписались. Многие сокурсники, узнав о скорой женитьбе, крутили у виска, смеялись с издевкой, но Олег не обращал внимания.
– Я готов создать семью, – следовал ответ, и друзья, в конце концов, оставили его в покое.
В то время Ира, как все иногородние студенты, жила в общежитии. После женитьбы отдельную комнату ей не дали, для семейного счастья лишних ресурсов в мединституте не предусматривалось. Молодой муж-курсант сам ночевал в общей комнате на тридцать коек и находился на полном иждивении у государства. А когда задумались о первой брачной ночи, Ирина договорилась с соседкой по комнате, и та согласилась вечером сходить в кино. Весь обоюдный сексуальный опыт свелся к лишней нервозности, нелепой застенчивости, охватившей неискушенную в таких делах молодую жену, зато новоиспеченный муж ответственный момент прочувствовал до конца, позабыв о средствах предохранения. И последние экзамены вместе с защитой диплома фармацевта Ира успешно совместила с быстротечными родами. Счастье переполняло обоих родителей, особенно отца. Ведь такое дело – первенец, и сразу сын!
Но скитаться с грудничком по чужим углам после окончания института Ирине пришлось в гордом одиночестве. Мать звала обратно в деревню хоть на первое время, пока маленький Егорка не встал бы на ноги, но дочь самоотверженно, с долей геройства, безропотно следовала за мужем в любом направлении, куда не забрасывала его служба на благо отечества. Молодой лейтенант мало вникал в обустройство походной жизни. Вся его помощь сводилась к перевозке немногочисленного скарба и получения от начальства пригодного жилья. Как отличника боевой и политической подготовки Олега после училища направили в учебную часть под Каунасом. Для деревенской Ирины уже сама Прибалтика, пропитанная чуть ли не заграничным воздухом, казалась чем-то выдающимся и приравнивалась к выигрышу спортлото.
В семейном общежитии на территории части им выделили вполне приличную комнату с общей кухней на три семьи. Ободранные по углам голубые обои поначалу жену раздражали, но незамысловатая мебель – койка, детское раскладное кресло, шкаф и стол, доставшиеся от предшественников, смягчили первую бурю противоречивых чувств, и, занавесив единственное окно казенной простыней вместо кружевного тюля, в будущем о комфорте Ира никогда не заикалась.
Первый год в учебной части оказался самым тяжелым. Олег редко приходил домой, ужинал и засыпал мертвецким сном. Должность начфиза выжимала из недавнего курсанта все соки, на жену сил не оставалось. Но те десять лет службы для обоих были самыми светлыми и спокойными. Незаметно подрос Егорка, пошел в школу. И для жены с дипломом фармацевта нашлась работа при медсанчасти. Постепенно жизненная кривая выровнялась, сгладилась, и регулярно поскрипывали жесткие пружины на металлической кровати, когда Олег являлся домой, но с рождением второго ребенка Кравцовы решили не спешить.
Одним осенним вечером, когда мужья ушли на дежурство, офицерские жены собрались за чаем с портвейном. Ира в компании оказалась самой молодой и неохотно поддерживала душевные излияния, которыми чересчур откровенно делились женщины постарше. Все разговоры сводились к одному и тому же, от чего Ирина непроизвольно краснела и ерзала на стуле. Со временем она обвыклась и к повсеместному блядству относилась достаточно спокойно, но в первый раз у нее проявился неподдельный интерес узнать всю подноготную жизнь армейской службы.
Жена командира батальона, эффектная брюнетка с осиной талией, на новенькую посматривала с интересом, всеми силами старалась не выдать затаенную зависть, но Ирине она не нравилась. Что-то в ней отталкивало, не поддавалось описанию и к душевному разговору не располагало. На протяжении чаепития соседка все расспрашивала о
супружеской жизни лейтенанта Кравцова, а после невнятных ответов смущенной лейтенантши брезгливо скривилась и под конец неожиданно выдала:– Ну что ты из себя святошу-то корчишь. Всему гарнизону известно какой Кравцов жеребец. Наши мужики в общей бане моются, такое мочалкой не прикроешь.
– И что теперь? – Ирина побледнела.
– Да ничего, – хохотнула командирская жена. – Везучая ты, дура! Такой мужик редко попадается…
Но Ира никак не могла считать везением то, что зачастую доставляло болезненные ощущения, а еще постоянную тревогу нежеланной беременности. И тут же на кухне научили ее мастерству разведения в точных пропорциях квасцов и премудрости спринцевания кружкой Эсмарха, что висела в общей душевой на отдельном крючке подальше от детских рук. Еще без всяких церемоний, используя в качестве наглядных средств огурец с помидорами, офицерские жены демонстративно объяснили, как мужнин недостаток превратить в орудие наслаждения. Со временем Ира научилась пользоваться советами на практике, и постепенно супружеская жизнь преобразилась, заиграла новыми красками, приобрела значимость и наполнилась смыслом. И прижавшись друг к другу разгоряченными телами, черными прибалтийскими ночами Кравцовы мечтали о скором повышении и золотых погонах, подсчитывали выслуженные года, а иногда планировали, что посадят на грядках будущей дачи.
– Не станешь ты, Ирка, городской, – подшучивал Олег. – Так и будет сидеть в тебе деревня до конца жизни.
Она не обижалась, притворяться не умела. Раз вросла корнями в суглинистый чернозем, к чему отпираться.
После развала страны наступила затяжная неопределенность. Через время российские войска из Прибалтики вывели. Все ожидали нового назначения. Когда заговорили о Чечне, Ирина вдруг испугалась, взъерепенилась и после долгого полуночного разговора, в котором он так и не смог одержать победу, вместе с сыном вернулась домой в деревню, к чернозему и парниковым тепличкам с огурцами, как они и мечтали на узкой полуторке, но только в гордом одиночестве. Потекли годы полувдовьей жизни – вроде замужем, а мужа рядом нет.
Свои редкие отпуска Олег мог пересчитать по пальцам, а письма писать не любил, только отсылал раз в месяц телеграмму: жив-здоров, и то хорошо. Каждый раз сваливался, как снег на голову, без предупреждения и примерных дат. Выхватывал из цепких рук кассира заветный билет на первый проходящий, на плацкартную жесткую полку, и счастливый, с дурацкой улыбкой до ушей, со скудными гостинцами времен развала огромной страны вваливался в холодные сенцы со словами: «Ну что, не ждали?».
И хоть страсть его с каждым приездом не угасала, а чувствовала Ира – передержала ее судьба, перекисла она, молодая да недолюбленная, дрожжевым тестом, но в родительском доме вольностей себе не позволяла, на чужих мужиков не заглядывалась. Мать мудрым выстраданным сердцем угадала настроение дочери и как-то не к разговору, когда за окном сыпал пушистый снег, доверительно изрекла:
– Эх, Ирка, смирись с бабьей долей. Хрен на хрен менять, только время терять. Опять-таки сын у вас…
Она смерилась и терпела.
Возможность переехать на последнее место службы представилась как раз в неспокойное время кавказского конфликта, но жена приняла известие насторожено. Олегу весь отпуск пришлось уговаривать ее воссоединить семью, разменивая самый главный козырь – сына. Егор, вытянувшись в одно лето в кособокую сажень и повзрослев незаметно материнскому глазу, после восьмого класса заскучал по отцу привокзальной дворнягой. Ира примечала, как сын каждый вечер прислушивался к телевизору, если передавали новости из мест боевых действий, как ждал редких телеграмм и в любую погоду после уроков бежал на почту, а возвращался расстроенный с пустыми руками. Такая мужская солидарность не предвещала ничего хорошего. Все замечания, просьбы, уговоры проносились мимо ушей, разбивались о стену подросткового упрямства. С каждым днем мать все больше теряла в глазах сына безупречный авторитет и никак не могла смириться с половым созреванием ребенка, которому отдала пятнадцать лет жизни, и теперь в благодарность получала хамовитую грубость. Повседневная фраза «обедать будешь?» часто зависала в тишине без ответа. Сын требовал отца, настаивал на мужском подражании, и противостояние только усложняло такой простой семейный конфликт: замена материнского воспитания, как изжившего себя фактора, на отцовское – более приемлемое для ребенка мужского пола.