Зазеркалье

— Так… Мама, успокойся, я сейчас… — дёрнулась она с места, бегом направившись в кабинет начальства. Уэнсдей позвонила Ксавье сразу же, и он, не мешкая, тут же приехал, чтобы отвезти её туда. Больница была далеко, но Ксавье уже договорился с лучшим хирургом, чтобы её отца прооперировали и сообщили им, как можно быстрее о результатах операции. Уэнсдей так сильно переживала. Если бы жизнь отняла у неё ещё и отца, она бы окончательно в ней разочаровалась. На пороге больницы Уэнсдей ждал Пагсли и заплаканная Мортиша, которая тут же заключила дочь в удушающие объятия.

— Спасибо… Спасибо, — повисла она на Уэнсдей и Ксавье, рыдая.

— Мама, что произошло? Как он?! — уточнила она, пока её всю трясло. Она всё ещё не могла успокоиться.

— Вам не перезвонили? — шмыгнула она носом. — Всё обошлось. Операция прошла успешно. Он стабилен и скоро проснется от наркоза.

Уэнсдей тут же обняла её в ответ стальной хваткой. С её плеч упал огромный груз.

— Слава Богу, — прижала она к себе маму сильнее и посмотрела на досмерти встревоженного Пагсли. Парень выглядел так, словно пережил огромный стресс, и, собственно, так и было. Уж больно он был привязан к родителям.

— Спасибо, Ксавье… Дорогой наш, — вытерла Мортиша глаза салфеткой. — Не знаю, откуда ты знаешь этого врача, но он потрудился на славу. У него золотые руки.

— Не за что, миссис Аддамс. Вы — моя семья, я и не мог поступить иначе, — неоднозначно сказал он, и Уэнсдей невольно нахмурилась. Ситуация выбила её из состояния отрешённости. На этот раз ей хотелось громко кричать и топать ногами от того, какие ужасные вещи происходили в её жизни.

Когда отец пришёл в себя, Уэнсдей зашла к нему и присела возле больничной койки, заключив его теплую руку в своих ладонях.

— Дорогая, — промолвил он, глядя на неё тёплым взглядом.

— Я испугалась, — закрыла Уэнсдей глаза, пытаясь скрыть дрожь.

— Ну-ну, моя бомбочка, всё в порядке, я жив… Не плачь, — прижал он её к себе, пока она тряслась. В последнее время она вообще забыла, что значит проявлять эмоции, стараясь давить их в себе и никому не показывать.

— Всё внутри болит… Если бы я потеряла и тебя, — побежали слёзы по её щекам, и Гомес тут же вытер их, ужасно переживая за дочь.

— Я знаю… Это непросто, — ответил он уставшим голосом. — Мой ворон, тебе нужно жить дальше… Рана в твоём сердце не заживает, а просто гниёт.

— Я не хочу жить дальше. Только вы с мамой дарите мне надежду на то, что любовь не умирает. Она заставляет бороться за жизнь. Как ты борешься, — сказала Уэнсдей, поглаживая отцовскую руку.

— Иногда нужно дать себе шанс, дорогая, — сдавленным тоном промолвил Гомес. — Пожалуйста… Дочь… Я очень хочу проводить тебя под венец, пока я ещё жив.

— Не говори так, отец, — сжала она его руку сильнее. — Ты ведь не оставишь маму? Она не выдержит…

— Иногда судьба не спрашивает, Уэнсдей. Я не знаю, сколько мне осталось, но моё сердце барахлит, — сказал он, закашливаясь.

— Вот, возьми. Попей воды, — сказала она, протянув ему стакан.

— Спасибо. Врач сказал, что операция поможет на некоторое время, но нужно быть готовым к негативным последствиям, — предупредил он, и Уэнсдей нахмурилась.

— Пожалуйста, не говори маме, — покачала она головой. — Она не переживёт этого.

— Я сказал то же самое врачу. Мы ей не скажем, — подвел Гомес палец к губам и промолвил. — Тсссс… Наш секрет.

— Отец… Я хочу быть честной… Я не смогу. Ксавье — добрый парень. Но он — не Тайлер… — опустила она взгляд в полном душевном разломе.

— Я знаю, дочь… Но он просит твоей руки уже целых пять месяцев. И дело не в том, что я отказываю, он просто хочет вновь попытаться. Ведь любит тебя, — сказал её отец, аккуратно приподнимаясь выше. — Дочь… Что бы ты ни выбрала, мы рядом, но хочу тебе сказать, что сильная взаимная любовь бывает только раз в жизни… И только в самом необыкновенном случае — дважды. Поэтому… Нужно беречь то, что имеешь.

— Я поняла, отец… Я пока побуду с тобой. Здесь. Можно? — положила она голову на его руку, как маленькая. Словно ей снова было пять лет. Они сидели так около часа, болтая по душам. У Уэнсдей внутри разрасталась гангрена. Ей было больно за себя, за своих родителей, за несправедливую и жестокую жизнь, которая разрушала всё хорошее, что у неё было. И обратно они с Ксавье ехали с траурными лицами. Но Уэнсдей знала, что их ждёт разговор. Тяжело было только начать.

— Спасибо тебе… Если бы не ты, — посмотрела она на него блестящими от эмоций глазами.

— Твой отец — сильный мужчина. И это, в первую очередь, его заслуга, — промолвил он, глядя на дорогу.

— Я знаю, что была недостаточно благодарна… — начала она говорить, но Ксавье перебил её.

— Не нужно так говорить. Ты не обязана быть благодарна. Тебя никто ни к чему не обязывает. Я бы никогда не радовался отношениям с тобой, если бы это была простая благодарность, — ответил он, повернув к ней свой обеспокоенный взгляд. — Надеюсь, там всё же не только это…

— Нет, не только, — сказала она, положив ладонь на его плечо. — Мой отец и мама очень любят друг друга. И мне больно смотреть на то, что с ней творится, когда ему плохо.

— Поверь, мне тоже. Но так же мне больно смотреть и на тебя. В последнее время ты особенно замкнута. Надеюсь, причина тому — не я, — признался он, заставив её задуматься.

— Нет, — резко помотала она головой.

— Хорошо… Уэнсдей, я тебя люблю, — сказал он, притормаживая возле её дома. — И, да, можешь не отвечать.

Уэнсдей промолчала и вышла, направившись внутрь, сняла пальто и присела у камина. К ней тут же прибежал Октавиан, улёгшись мордочкой на уставших ногах. Набрав номер начальника, она сообщила ему, что всё обошлось, отец в больнице после операции, и мистер Кейс разрешил ей не выходить на работу завтрашним днём. Отношения с коллективом были хорошими, поэтому она не переживала за возможные неудобства, а просто сидела и обдумывала свою жизнь.

— Посиди со мной, — промолвила она, когда Ксавье проходил мимо.

— Конечно… Я хотел сделать тебе горячий чай, — застрял он на входе в кухню.

— Я не хочу чай, но хотела поговорить, — произнесла она серьёзным тоном.

— Хорошо, — вернулся он к ней и присел рядом. Уэнсдей смотрела на огонь, практически не отводя от него болезненного взгляда.

— Знаешь… Я хочу быть честной… Моё сердце покрылось слоем пыли. Я не умею любить… Не умею быть счастливой. Я ничего не хочу и ничего не жду от этой жизни. Она забрала у меня всё, что было. Я не хочу тянуть тебя за собой. Не хочу причинять боль родителям и брату. Не хочу поступать как эгоистка, — сквозь стиснутую челюсть промолвила она, сдерживая слёзы. Ведь эту лавину могло прорвать в любую секунду.