Зазеркальная империя. Гексалогия

– Все бегут, как крысы… Когда я был наследником… Они пятки мне… лизать были готовы… А теперь… Один ты у меня остался…

– Я тоже не остался, – мягко поправил его Саша. – Я служу России.

– Ты другое дело… Я позвал, и ты пришел… А они… – Лицо принца горько скривилось. – Мерзавцы… Давно надо было… р… р… разогнать эту с-с-с-свору… Кайсара жаль – мужик был… А эти… Видал? – чуть-чуть кивнул он на полуоткрытую дверь, сморщившись при этом. – Ш-шайтан… голова трещит…

– Мне сказали, что у вас сотрясение мозга.

– Они скажут… Слушай! – оживился принц. – А у тебя нет… ну, это… – Он выразительно шевельнул пальцами левой руки – правая, вместе с частью груди была закована в гипс. – У Еланцева всегда было…

– Нет, – отрицательно покачал головой Бежецкий. – Да и нельзя вам, ваше королевское высочество. Врачи запрещают.

– Знаю… Из твоих рук и яд бы выпил… Да, думаю, – больной саркастически улыбнулся одним углом рта, – мне и нальют скоро… Было бы дело лет пятьдесят назад… давно бы налили… Кому нужен претендент на престол?

– Не говорите так.

– Что «не говорите»… Я-то знаю… У Махмуда, говорят, от сучки его парижской… ублюдок есть… Притащит сюда, сделает принцем, а меня… Дурак я был: надо было слушать дядюшку… Женился бы, родил ему внука… Куда бы он делся? И был бы я на коне, а не Махмуд. А теперь… Слушай! Может, мне… в Россию? Как думаешь: признает меня ваш царь? Говорят, таких, как я, признают, князьями делают… Все не как здесь – отравы ждать… Поговори там со своими…

– Вряд ли смогу, – честно признался Саша. – Кто я такой? Такие дела без меня решаются.

– Ты честный… прямой… – прикрыл глаза темными набрякшими веками Ибрагим-Хан: лоб его покрылся испариной, на запавшем виске отчаянно пульсировала жилка. – Жаль, я тебя… не уговорил… Даже орден не дал, думал, успею…

– Да не надо мне никакого ордена!

– Надо… ты мне жизнь спас… А я…

– Да прекратите вы! – рассердился молодой человек. – Неужели я это ради выгоды делал?

– Принести орден… – не слушал его принц, горячечно бормоча себе под нос. – Саблю с бриллиантами… земли… титул…

– Принц! – позвал его Александр и понял, что тот бредит. – Я сейчас врача позову.

– Жену из знатной семьи… и саблю с бриллиантами… орден… – продолжал бормотать Ибрагим-Хан.

Саша укрыл его до горла одеялом, поднялся и, стараясь не греметь подошвами, вышел.

– Ну, что там? – накинулся на него коршуном придворный. – Что он говорил?

– Он бредит, – пожал плечами поручик. – Позовите врача. И покажите, как выйти отсюда…

9

Во дворец Ибрагим-Хана Сашу привезли на сверкающем авто принца, а уходил он пешком. Никто не предложил подвезти до дома приятеля опального властелина, а напомнить самому не позволяла гордость.

Он шагал по улицам Кабула, не обращая внимания на торговцев, пытающихся зазвать его в свои лавочки, томные женские взгляды из-под паранджей, бегущей позади с гортанным щебетанием обтрепанной мелюзги. На тесной и грязной Ширвани за ним увязались два сумрачных, с руками глубоко в карманах афганца в надвинутых на глаза чалпаках… Но стоило поручику как бы невзначай передвинуть на ремне кобуру с «береттой», как оба бесплотными тенями канули в темной щели переулка, одарив напоследок «руси» злобными взглядами. Офицер уже не был тем «вишенкой», что прибыл сюда, в горы, без малого год назад.

Впереди замаячила угловатая громада госпиталя, и поручик с раскаянием вспомнил, что так и не поговорил после того случая с Иннокентием Порфирьевичем, не попросил прощения за те горячечные поиски наркотиков, за те подозрения…

– Полковник Седых в отъезде, – поджала губы знакомая мегера в белом халате. – Ему что-нибудь передать?

– Да нет, ничего… А рядовой Федюнин в какой палате? – Мысль навестить раненого солдата возникла только что.

– Федюнин? – мегера полистала журнал, провела пальцем вдоль колонки. – В четырнадцатом отделении, в хирургическом. Третий этаж, триста семнадцатая палата. А вам он зачем? – подозрительно сощурила она глаза за толстыми стеклами очков.

– Да так… Я его взводный командир… Можно его навестить?

Женщина помолчала, видимо размышляя, стоит ли доверять столь молодому офицеру.

– Можно. Он в очереди на выписку. Долечится дома.

– Его комиссуют?

– Уже. Негоден к строевой. У него подключичная артерия была повреждена, вы в курсе?

Медичка говорила с таким возмущением, будто это именно он, Александр, своими руками покалечил солдата.

– Да, – кивнул поручик. – Мы в одном бою были… Я его из машины вытащил и кровь остановил… Попытался…

Он не понимал, почему оправдывается перед этой немолодой, некрасивой, похожей на учительницу женщиной, и смущенно умолк, не договорив. Но она неожиданно смягчилась:

– Что ж, идите… Стойте! – не дала она сделать ему и шага. – Что же вы к нему с пустыми руками? Гостинец какой-нибудь принесли бы, что ли.

– Да я как-то не подумал, – смутился еще больше Александр. – А что, надо было?

– Эх, молодежь, молодежь… Больные у нас ни в чем недостатка не знают, – тут же отыграла она немного назад. – Питание четыре раза в день, по утвержденному Иннокентием Порфирьевичем меню… Но только представьте себе, как им хочется внимания! И вот посетитель приходит с пустыми руками. Поставьте себя на место вашего солдата: вам это было бы приятно?

– Ну… – Саша честно попытался и не смог. – Я никогда не лежал в госпитале…

– Типун вам на язык – и не надо! Вот. – Мегера порылась в ящике стола и выложила перед поручиком плитку шоколада в яркой обертке. – Отнесите хотя бы это. И не вздумайте отказаться!..

Саша уже давно скрылся из глаз, а женщина все сидела, опустив голову.

– Ох, дети, дети… – пробормотала она, сняла очки, без которых ее глаза стали больше и беспомощнее, и вытерла непрошеную слезинку. – Когда же все это кончится…

* * *

– Здравия… – попытался встать с койки Федюнин, но Александр показал жестом: сиди, мол, сиди, – …желаю, ваше благородие.

– Здорово, Федюнин, здорово! – Поручик выдвинул из-под стола табуретку – пластиковую, дерево тут было на вес золота – и уселся, закинув ногу за ногу. – Ну, как ты тут?

Коротко стриженный, исхудавший – шея, торчащая из чересчур широкого воротника темно-коричневого халата с вытравленным хлоркой номером «14» на груди, казалась цыплячьей – солдат уже не выглядел наглым и разбитным. А может, не хотел пыжиться перед офицером, которому исповедовался в темном кузове на тряской дороге, думая, что часы на белом свете сочтены. Палата пустовала, все койки, кроме одной, были заправлены.