Зазеркальная империя. Гексалогия

– В голову… Без чувств он.

– Еще потери?

– Девять нас… Трое спецов, трое наших, вместе со мной, прапорщик, вы и поручик. Четверо ранены.

– А остальные? – «Фон Минден выжил?!» – Остальные?

– Пилот и двое убитых здесь. А остальные… – Голотько махнул рукой в сторону чадящего костра в десяти метрах: там все еще шел веселый перестук взрывающихся в огне патронов.

– Где второй вертолет?

– Туда прошел… – махнул рукой один из «ламбертовцев», осторожно обматывая бинтом обильно кровоточащую голову бледного, как смерть, даже через густой загар, прапорщика. – По курсу. Может, дотянули до той высотки?

– Взрыва не было?

– Никак нет.

– Голотько, – повернулся поручик к вольноопределяющемуся. – Срочно связаться с капитаном!

– Не получится, – развел тот руками, пряча глаза. – Тю-тю рация… Там она, – махнул он рукой в сторону пылающего вертолета, от которого уже остался лишь покореженный остов.

– Да как вы… – начал было Бежецкий, но лишь махнул рукой: как было требовать от солдата сохранности имущества, когда речь шла о жизни и смерти.

– Слушай мою команду! – повысил он голос. – Выдвигаемся в район, указанный командиром. Все, кто могут идти, помогают раненым. Ты, ты и ты, – ткнул он пальцем в «ламбертовцев» и Голотько, – несете убитых. Мы с поручиком, несем Ламберта.

– Может быть, мертвых оставить здесь, – подал голос фон Минден. – Им ведь…

– Отставить, поручик, – оборвал его Александр. – Мертвых несем с собой.

Он не стал объяснять, ЧТО делают бунтовщики с мертвыми «гяурами», если те попадают им в руки. И не только с мертвыми… Но опытные в таких делах пехотинцы лишь одобрительно переглянулись: они и без приказа не собирались оставлять своего товарища, убитого еще первой очередью, хорошо знакомым им головорезам.

– А с этим что делать, ваше благородие, – мрачно пнул ботинком патронный ящик вахмистр Ярцев. – Людей не хватит тащить. А бросить жаль…

– Бросать не будем, – после минутного раздумья ответил Саша. – Вскроем и распихаем по карманам, вещмешкам… Сколько унесем.

Когда боевики вышли к прогоревшему дотла вертолету, то возле него обнаружили лишь пустой ящик, вскрытые цинки и пропитанные кровью бинты…

* * *

Вертолет Михайлова не дотянул до цели всего несколько сот метров…

Поручик заметил его издали, едва печальная процессия перевалила невысокую гряду и оказалась над ущельем, вернее, узкой долиной, проточенной в скалах нешироким пенистым потоком. Машина лежала, сильно накренившись на один борт, косо выставив вверх, будто нищий руку, сиротливую изуродованную лопасть. Но следов пожара не было заметно, и это вселяло некоторую надежду…

– Вперед, – повернулся поручик к спутникам, поудобнее перехватив мертвого солдата, которого нес на плечах. – Не отставать…

Вблизи вертолет производил еще более жуткое впечатление: удар был настолько силен, что добрая треть заклепок не выдержала, и теперь в щели между отставшей обшивкой и каркасом можно было легко просунуть руку. Хотя машина и не загорелась, пассажирам его повезло меньше, чем экипажу Бежецкого: французский «Алуетт» имел сдвижные бортовые люки, и один из них оказался скрытым под деформированным корпусом, а второй, искореженный, намертво заело в направляющих. Откинута была дверь двухместной пилотской кабины, но в ней не было надобности – все остекление кабины было выбито.

Молодой человек осторожно заглянул внутрь, ожидая увидеть мертвых пилота и капитана Михайлова, но с облегчением осознал, что кабина пуста, а дверь в боевое отделение – сорвана с петель. Кресла были залиты кровью, остатки плексигласа тоже облапаны бурыми отпечатками ладоней, но…

– Разрешите, ваше благородие, – один из «ламбертовцев» – кажется, фельдфебель Ратников – ловко забрался в кабину и заглянул в «салон».

– Пусто тут! – доложил он. – Людей нет, только груз. Значит, живы.

– Это ничего не значит, – сорвался на фальцет фон Минден. – Нас могли опередить туземцы! Нам нужно уходить.

– Вы правы, поручик, – смерил его взглядом Бежецкий. – Туда!

Он указал на крутой склон, начинающийся сразу за речкой.

– Вы с ума сошли!.. Это же отвесная стена!

– Ну, допустим, не отвесная, – возразил Саша. – Градусов тридцать пять – тридцать семь. Попотеть, конечно, придется, но другого пути нет. Пять минут на отдых! – повысил он голос, хотя все солдаты, не дожидаясь команды, уже попадали, кто где стоял, лежали, закрыв глаза, поили раненых из фляг, пили сами…

И поднять их через пять минут было сложновато…

– Ваше благородие, – вполголоса сказал поручику Ратников, когда те из отряда, что могли передвигаться самостоятельно, начали восхождение: тяжелораненых и покойников было решено поднять на веревках, оказавшихся в числе снаряжения «ламбертовцев». – А ведь те, кто нас сбил, по следу идут. Нутром чую… Как бы не прищучили нас в этой лощине. Перестреляют с верхотуры, как зайцев.

– Что ты предлагаешь?

– Я поднимусь наверх и прикрою вас. А уж когда подниметесь – следом за вами. Мне по таким горушкам бегать не привыкать – не одну пару штиблет стоптал, – он продемонстрировал действительно сильно потрепанный ботинок.

Александр почувствовал благодарность к этому честному вояке: он и сам думал об этом, но приказать… Слава богу, что русская армия всегда держалась на таких вот Ратниковых…

– Добро, – чуть севшим голосом сказал он. – Действуй, фельдфебель.

И поспешил к остальным…

* * *

– Стой! – раздалось из-за камней, когда до вершины оставалось метров десять. – Кто такие? Стрелять буду!

– Худайбердыев, чурка ты косоглазая, – с облегчением рассмеялся взбиравшийся в нескольких шагах от Саши Таманцев, оставив в покое автомат. – Живой, зараза! Своих не узнаешь?

– Таманцев? – высунулись из-за камней сразу две головы: Худайбердыев и Ярцев. – Живы?! А мы-то думаем: кто там у вертолета копошится… Тень в ущелье падает – ни черта не видать. – Крепкие руки помогли «альпинистам» взобраться наверх, в некое подобие крепости, окруженной бездонным «рвом». – Думали: дикари подобрались, собирались уже пугнуть…