Зазеркальная империя. Гексалогия

– Что это вы? – искренне изумился жандарм, глядя на выпрямившегося в кресле, будто аршин проглотил, поручика. – Неужели наша епархия настолько страшна? Или я кажусь вам монстром?

– Нет, ваше…

– Федор Михайлович, – мягко перебил Сашу «монстр» (а именно им он юноше и казался). – Мы же с вами договорились: без чинов.

– Нет, Федор Михайлович.

– А вот напрасно! – построжал лицом полковник. – Как раз вам-то я и должен казаться монстром.

– Почему?

– А потому что дела ваши, Александр Павлович, не слишком хороши. Я бы сказал даже так: плохи ваши делишки, господин поручик. Или бывший поручик?

– Как это?.. – растерялся Бежецкий. – Почему плохи?..

– А как же иначе? Неужели вы считали, что за дезертирство вас погладят по головке? Да еще из действующей армии. Это, голубчик мой, трибунал. Военный трибунал. А дальше – по обстоятельствам. Найдутся смягчающие вашу вину – отделаетесь всего лишь лишением всех чинов, прав и состояния и ссылкой в каторжные работы. Лет на двадцать, как минимум. А уж если не найдутся, то боюсь, пахнет петлей. Казнью через повешенье, если непонятно.

Поручик, на протяжении всего этого монолог а только молча разевавший рот, словно рыба, выброшенная из воды, наконец обрел дар речи:

– Почему дезертирство?.. – Саша схватился за папку, где лежали все его документы – не таскать же все это по-армейски – в кармане? – и лихорадочно, ломая ногти, принялся открывать не к месту заевшую застежку. – Я нахожусь в отпуску, по ранению… Вот подпись генерала Коротевича…

– А вот Коротевич, – перебил его жандарм, даже не взглянув в бумагу, – все это отрицает. По его словам, вы самовольно покинули свою часть, хотя это вам было категорически запрещено. Мало того: вы обманом проникли на борт транспортного самолета, перевозящего гробы с останками православных воинов, чтобы миновать пограничные кордоны, где неминуемо были бы задержаны.

– Но вот же литер на беспрепятственный проезд по всей территории Империи!!!

– Липа. Ха, вы не представляете, какие фальшивые купюры навострились шлепать эти афганские умельцы! Куда там нашим фармазонам! Так что этой бумажке – грош цена. Ваше счастье, что истратили вы из казны всего ничего – за проезд поездом от Москвы до Петербурга. А то бы ко всем обвинениям добавилось бы еще и казнокрадство… Пардон, – заглянул в какую-то бумагу полковник. – Беру свои слова обратно. Таким же обманным путем вы выманили у доверчивого нашего Коротевича аж целых… Нет, Бежецкий – снисхождения вам не видать.

– И это тоже генерал сказал? – Саша чувствовал, как к его щекам, только что бледным от волнения, приливает кровь. – Он жулик, ваш Коротевич! Вор и мерзавец! Какая сумма? Да он вместо положенного мне за четыре месяца жалованья подсунул никчемную бумажку с липовой печатью! А расписаться заставил за якобы выданные наличные!

– Ну-ну! – живо заинтересовался Федор Михайлович. – Продолжайте.

– Я не хотел этого говорить, – сбавил тон молодой человек, запоздало сообразив, что такие речи, да еще перед жандармом, выглядят тривиальным доносительством. – Но вы меня вынудили…

– Я вынудил?! – изумился жандарм. – Извините, я вас ни к чему не принуждал. Вы сами разоткровенничались. И, кстати, не в первый раз, – он лукаво подмигнул, словно готовясь выдать смешной анекдот. – Проявили, так сказать, верноподданническое рвение и гражданский долг. Вот это вам зачтется, милостивый государь, ох как зачтется!

– Что?.. О чем вы?.. Я никогда…

– Ох, какой вы забывчивый, Александр Павлович. А то, что вы велели нам передать возвращающемуся на родину отставному рядовому Федюнину? Он ведь, как и подобает честному русскому солдату, сразу пришел в губернское жандармское управление и все, как на духу, рассказал.

– Я ничего не велел передавать вам! – снова вскинулся поручик. – Как вы смеете меня, русского офицера, голословно обвинять в доносе! Да я вас… я вас на дуэль…

– Не вызовете, – хладнокровно осадил его жандарм. – Во-первых, я вас не оскорблял, ни словом, ни действием, следовательно, и повода нет. Вы, конечно, можете мне швырнуть перчатку, но вызову ли я вас – бабушка надвое сказала. Нам ведь высочайше запрещено ввязываться в разрешение вопросов чести путем кровопролития. Освобождены-с. И это – во-вторых. А в-третьих… Почему же я вас голословно обвиняю? Я говорю чистую правду. А-а-а! Вы думали, что упомянутый рядовой Федюнин передаст ваше… ну, скажем, донесение, в полицию? А значит, у вас руки чисты будут – не замарал, мол, офицерской чести общением с жандармами. Да, так он и поступил. Как только отгулял возвращение, всех девок перещупал да весь самогон выпил – тут же явился к исправнику. А исправник то дело свое знает! – весело хлопнул по столу ладонью полковник. – Взял да и отправил парня под конвоем к нам.

– Почему?

– Экий вы непонятливый, – досадливо поморщился Федор Михайлович. – Право, разочаровываете меня с каждым словом… Да потому что употребление и распространение дурманящих средств под юрисдикцию министерства внутренних дел не попадает. Вот так-с! Выведено уж два года, как и передано Корпусу. Как особо опасное для устоев Империи и гражданской нравственности наряду с сектантством и прочим непотребством. Поговаривают, скажу вам по секрету, – жандарм заговорщически перегнулся через стол к Александру и, поднеся ладонь ко рту, прошептал, – что имеется решение… Да-да, на самом верху!.. Выделить всех, кто занят борьбой с распространением зелья, в особое отделение Его Величества личной канцелярии. И наделить особыми полномочиями… Только помните, милейший, что я вам ничего не говорил.

Полковник оглянулся с самым серьезным видом, словно кто-то мог подслушивать, указал Саше куда-то в угол, сделал страшные глаза и поднес к уху растопыренную пятерню.

«На подслушивающие устройства намекает, что ли? – не понял Бежецкий. – Нашел, чем удивить! Не удивлюсь, если нас тут десяток кинокамер снимает!..»

– Увы, только одна сила сейчас может вас защитить, – завершив свою пантомиму, снова погрустнел жандарм. – Так что делать нечего – придется вам, дорогой мой Александр Павлович, плюнуть на дворянский гонор, а заодно и на офицерскую честь, и начинать с нами сотрудничать. Да и коллега мой – ротмистр Кавелин – очень тепло о вас отзывается. Понятливый, говорит, малый, смышленый, инициативный. Не без заморочек, правда, разных – честь там, совесть… Но это дело поправимое. Мы, говорит, из него эту дурь мигом повыбьем. Сотворим опричника Государева – любо-дорого глянуть будет…

Полковник, видимо, принимал Сашино молчание за согласие, не замечая, как бледнеет лицо собеседника, как впиваются в ладони его ногти, как начинает подергиваться левая щека.

– Начало, конечно, положено, но этого мало, – продолжал разливаться соловьем «монстр», вынимая из стола и кладя перед собой чистый лист бумаги. – Придется еще потрудиться, батенька. А для начала перечислите-ка мне всех, с кем по прибытии в Россию общались, вели разговоры… Да просто здоровались хотя бы.

«Что же он, сволочь, – отрешенно подумал Саша, – думает, что подмял меня, сломал, растоптал? Что я вот так прямо возьму и выложу ему все про прапорщика Делонгвиля, про того беднягу – безногого георгиевского кавалера, про Карлушу фон Тальберга? Эх, нет под рукой пистолета: семь пуль всадил бы в эту гадину, прямо в харю его лоснящуюся… А восьмую – в висок…»

Но верный пистолет лежал сейчас за много тысяч верст отсюда…

Поручик, не слушая больше жандарма, поднялся на ноги, аккуратно задвинул кресло на место и заложил руки за спину.