Здесь, под небом чужим

Через несколько дней «ревизор» прибыл. Моего Ивана поздно вечером отрядили с автомобилем на вокзал его встречать. Вернулся Иван какой-то смущенный.

– Так что всех встретил, отвез в гостиницу чин по чину, да только…

– Ну? Что только?

– Всё про вас выспрашивали. Да про Марию Павловну.

– Что же такое выспрашивали?

– Ну, интересовались… Не ходит ли она, мол, к нему…

– Кто спрашивал-то? Брат ее, Дмитрий Павлович?

– Нет, какой-то другой, помоложе который, такой гладкий, чернявый. Их там много офицеров наехало. Понес я его чемоданы в нумер. Поставил. Тут он и спрашивает. Расскажешь, говорит, не пожалеешь, отблагодарю как следует.

– А ты?

– Ну что ж я? Сказывал, что не знаю ничего.

Заезжие инспекторы прикатили к нам на следующий день с утра на трех пролетках в сопровождении конных казаков. Мы вышли встречать их на крыльцо. Сошли они с пролеток, направились к нам. Принцесса полетела навстречу, прямо в объятия стройного, не старого, лет тридцати, генерала. Это был, как я догадался, ее брат Дмитрий. Они долго обнимались, он целовал ее щеки, лоб, иногда равнодушно поводя глазами в нашу сторону. На узком с впалыми щеками лице его было написано, как мне тогда показалось, выражение какой-то тоскливой и брезгливой усталости. После брата перед ней возник молодой, моложе Дмитрия, смуглый полковник, чем-то на него похожий. Как бы копия, но слегка уменьшенная. Руки его раскинулись и поднимались навстречу Принцессе, он весь подался вперед, наверное, собираясь ее обнять, но это его движение прервалось, осталось незаконченным, потому что она чуть отступила назад, а потом протянула ему руку для поцелуя. Всё это продолжалось несколько мгновений, и я вдруг ощутил мгновенный укол темной и неясной ревности, но поклонился, представился и начал приветственную речь. Принцесса сияла и утирала слезы. Не дожидаясь окончания речи, она подхватила брата под руку, помахала мне рукой, и они направились к пролетке, уселись и отъехали. Казаки за ними. Ну что ж, сестре с братом есть, наверное, о чем поговорить после долгой разлуки. Остался командовать парадом смуглый полковник, оказавшийся адъютантом Дмитрия Павловича, Кирилл Мартемьянович Польской. Я вдруг решил, что он был тем самым любопытствующим интересантом, о котором рассказывал мне Иван. Среднего рос та, стройный, но, в отличие от Дмитрия Павловича, его хотелось назвать не стройным, а изящным. Даже, быть может, красавцем. Этому способствовало его правильное гладкое коричневатое лицо, которое в некоторых поворотах казалось не живым, а вроде как бы кукольным. Кроме князя Кирилла присутствовали толстяк-генерал, медицинский инспектор и еще несколько офицеров.

Сперва заглянули они в старые палаты. Перед входом в палату князь Кирилл прикрыл рот и нос платком, попрыскав его чем-то из флакончика. В палатах у нас был полный порядок. Только шинели на гвоздях медицинскому инспектору не понравились.

– Чего вы этих шинелей понавешали? Загородили весь свет, собираете пыль и заразу!

– Нет места для цейхгауза, ваше превосходительство. Все помещения заняты. Видите, сколько у меня народу! А еще человек пятьдесят легкораненых по избам рассовали. Прикажите, чтоб к нам пока больше никого не везли!

– Везде переполнено, – развел руками инспектор.

– Шинели убрать! – вмешался князь Кирилл, неприязненно глянув на меня яркими на смуглом лице, почти бесцветными глазами. – Исполнить немедленно, милостивый государь, раз ваше медицинское начальство приказывает.

Тут же я, про себя всуе поминая черта, позвал санитаров, они стали собирать шинели и куда-то выносить, не обращая внимания на ворчание моих пациентов. Дело в том, что одеял хватало не на всех, да и шинельные карманы служили вместилищем для самых разных личных солдатских вещей. Ни столиков, ни табуреток у нас не водилось. Князь наблюдал за процедурой выноса шинелей, по-наполеоновски сложив руки на груди, а я наблюдал за князем. Разглядел, что его рот являл из себя довольно странное образование: нижняя губа – простая, ничем не замечательная, в меру округлая и припухлая, а вот верхняя состояла из двух сильно вырезанных, как бы схематично изображенных морских волн, или птичек с детского рисунка. Посередине между птичками – глубокая впадина. Почему-то эти волны-птички наводили на мысль о капризности и непредсказуемости характера их обладателя.

Когда шинели исчезли, князь стал раздавать солдатам «Георгиев». Идет по палате, а за ним свита. На койке лежит бледный солдат, на его животе лед.

– Ты как ранен?

– Значит, иду я, ваше высокопревосходительство, вдруг как меня саданет, прямо в живот! Не помню, как, не помню, что…

Князь кладет ему на грудь «Георгия». А я-то знаю – на этого мужика на косогоре опрокинулась обозная фура. Он конюх, в бою ни разу не был.

Далее получали награды те, которые лежали у прохода. Кто подальше, тем не везло. Но один из дальних сшустрил. Он поправлялся и знал, что на днях его выпишут в часть. Пробрался к проходу и вытянулся перед полковником как был – босиком, в белых грязноватых подштанниках и такой же рубахе. Откозырял.

– Ваше высокопревосходительство! Прикажите выписать меня в строй. Желаю еще послужить царю и отечеству.

– Это пусть доктора решают, когда тебя выписать, – сказал князь и прицепил ему на грудь «Георг и я».

Через полчаса, раздав еще с десяток «Георгиев» и даже не поинтересовавшись моим рентгеновским кабинетом, инспекция отъехала. Наверное, этот визит был устроен исключительно для того, чтобы Принцесса повидалась с братом. Операции в этот день я отменил ради проверяющих и лежал на койке у себя в комнате, тупо листая какую-то медицинскую книжку, знал которую едва ли не наизусть. А на самом деле, беспокойно ждал возвращения Принцессы. Присутствие князя Кирилла тревожило. Наконец, зацокали и умолкли копыта, я выглянул в окно, она стремительно шла по двору, направляясь к крыльцу. Через полчаса в мою дверь постучали. Я отворил и обомлел. Передо мной стояла не женщина по прозвищу Принцесса, а настоящая принцесса в умопомрачительном до полу платье с обнаженными плечами. По почти белой и серебристой ткани вились и переплетались легкого небесного оттенка чуть выступающие листья и цветы каких-то растений, усеянные бисером и прозрачными камешками. Наверное, бриллиантами. Длинные и густые волосы были распущены, и про все это совокупное зрелище: женщину, платье, волосы можно было бы, наверное, сказать одним словом – оно струится.

Я отступил, она вошла.

– Выручайте, Антон Степанович! Сделайте мне прическу. Вот заколки. Вот гребень.

– Но я не умею.

– Учитесь.

Кое-как, ошибаясь, чертыхаясь, потому что дамские волосы – материал непослушный и подвижный, то и дело целуя ее в шею, я устроил на ее голове нечто вроде соломенной крыши, вроде как на деревенской избе. Получилось не очень ровно и симметрично, но, по-моему, прелестно. И она уехала. Ожидался прием у губернатора, а потом еще какие-то непременные визиты. Я не спал всю ночь, она вернулась под утро и зашла ко мне.

– Мы должны немедля повенчаться, – заявила она с порога.

– Вам брат разрешил? Уговорили? А почему такая срочность?

– Пришлось соврать, что мы уже венчаны.

– Что же это значит – пришлось?

– Видите ли, друг мой, на меня предъявляли… некоторые права… Чтоб остановить предъявление… Словом, пришлось…

– Уж не князь ли Кирилл?

– А вы догадливы. Именно что Кирилл.

– Права его законны?

– Это в прошлом, – сказала она и посмотрела мне в глаза. – Да, он был моим любовником. И что? Вы будете теперь меня презирать?

Я обнял ее и долго целовал.

– Мы непременно повенчаемся. В ближайшие дни. А что Дмитрий Павлович? Он слыхал вашу новость?

– Нет. Она предназначалась только Кириллу. Если только он с Дмитрием не поделился.

Я отправил ее спать, а сам стал готовиться к операциям. Три из них более откладывать было невозможно. Гангрена не ждет. А сколько уже времени пропущено! Глотнул немного спирта и взялся за дело. Небольшая доза спиртного после бессонной ночи не мешала. Как говаривал один мой коллега: выпивши, делаю потрясающие операции и говорю на всех языках, кроме иностранных.

Ближе к вечеру мне привезли записку от медицинского генерала. Я должен был немедленно явиться к нему в гостиницу. Явился. Оказалось, что генерал доволен моими трудами, о чем и написал рапорт высшему начальству. Показал он мне черновик своего рапорта. Действительно, о шинелях на гвоздях ни слова, другие упущения не упоминались, а присутствовало множество выспренних фраз в превосходных степенях, в том числе о рентгене, который генерал так и не посетил.

– А теперь, – сказал он, – спуститесь в ресторан, в отдельный кабинет. Там вас ждет Дмитрий Павлович и господа офицеры.

Когда я вошел, офицеры, а было их, как кажется, семь персон, задвигали стульями, начали вставать, приветствуя меня, едва не упираясь головами в низко нависавший потолок. В густом воздухе плыл голубой сигарный дым и веяло масляной краской, наверное, оттого, что на стене кабинета висела свежая большая картина, скопированная с журнального рисунка, изображавшего подвиг казака Козьмы Крючкова. Было похоже, что ее спешно изготовили к прибытию высоких гостей.

Во главе стола неторопливо поднимался Дмитрий Павлович. С колен его соседа, пожилого капитана с висячими седыми усами, соскальзывала одна из моих сестер милосердия, молоденькая, недавно прибывшая к нам девушка из простолюдинок. Вот это натиск, подумал я. Только вот чей – барышни или капитана? Лицо ее заливалось краской, глаза метались по столешнице. Кажется, встретиться здесь со мной она не ожидала. Другой сосед Дмитрия Павловича, князь Кирилл, поднимаясь, зыркнул на меня с нескрываемой злобностью, отвел взгляд и более на меня не глядел. Я приготовился к неприятностям.