Зелёное пальто

Пролетев мимо меня, оно сбило мужа моей бухгалтерши и, опрокинув варево, вкатилось в палатку.

Я выскочил из воды и, услышав из палатки стоны, бросился туда.

Там, распятая Андреевским крестом, голышом лежала привязанная за все свои прелестные конечности бухгалтерша, а на ней вертелось тлеющее колесо вертолета.

Боже мой!

Я едва успел ее спасти.

Спихнул колесо.

Развязал путы.

Выволок из палатки.

Окунул несколько раз в омут, и только после этого она обрела способность говорить.

Оказывается, ревнивец-муж насиловал ее и ночь и день.

Это было так неожиданно для нее и ново (во всяком случае раньше в их супружеской жизни этого не было), что она простила своего мужа и поняла, что он, а не я – ее мужчина.

И с нежностью посмотрела на своего мужа, лежащего без сознания. Затем добавила, что она безумно любит теперь этого мужчину и никуда от него не уйдет.

– А как же наша любовь? – воскликнул я.

Мне пояснили, что скатертью дорога, и показали на ущелье.

Я вначале хотел возразить, но некоторые причины остановили меня.

Во-первых: она трогательно бросилась на грудь своему мужу и стала делать ему искусственное дыхание, рот в рот, и я понял, что лишний на их празднике жизни.

Во-вторых: наверху опять что-то сильно грохнуло, и уже не колесо, а целый пылающий вертолет мчался огненным шаром вниз.

Я не успел даже крикнуть, предупредить вновь обретенную супружескую пару об опасности. Лишь сам кинулся за каменную глыбу.

Огненный шар, сжигая все на своем пути, промчался по поляне и укатился вместе с останками влюбленных, палатки и машины-такси дальше вниз.

«И за что их покарал Господь? Ее вроде бы понятно за что. А вот его вроде бы и не за что. Хотя распинать собственную жену тоже не подвиг. Но ведь любя. Непонятны пути, твои Господи», – пофилософствовал я, выглядывая из-за каменной глыбы. И, помолившись своему Богу за свое спасение, живой и невредимый, решил пробираться в Даголыс пешком, горными тропами.

Жаль, конечно, что лишился главбуха, но, с другой стороны, зачем она мне теперь, если любит другого. Начальникам главные бухгалтеры нужны только с любовью к ним – начальникам, а не к мужьям.

И я, выломав толстую палку, стал спускаться с гор.

Спускался я двое суток.

Очень пригодились навыки армейской разведки.

Я успешно поймал и съел пару змей, трех мышек, небольшого гольца и одного вороненка. И наконец на третьи сутки вышел на одиноко стоящий домик с надписью «Лас-Вегас». От этой надписи я чуть не сошел с ума. «Где я? Неужели забрел в Америку?»

Но потом понял, что это просто коммерческий ларек с громкой вывеской для привлечения туристов.

Раз так, то здесь должны быть люди и еда. Но ни людей, ни еды в этом «Вегасе» не наблюдалось.

Я походил вокруг.

Пощурился в щели, поковырял замки. И побрел дальше, но теперь по дороге.

Но неожиданно, непонятно откуда взявшись, меня обогнал пацан на мотоцикле. А уже через час дорогу перегородил милицейский «уазик».

Я бросился радостно к родной милиции, но из окон машины нерадостно смотрели на меня двое усов и два автомата. Я, как увидел автоматы, сразу бросил палку и поднял руки.

Сами понимаете, палка, хоть и сучковатая, хороша против автоматов только в кино.

Оказывается, меня разыскивала вся милиция Краснорайска по личному поручению нового губернатора.

А зачем разыскивает и к чему, было неизвестно. Поэтому меня завернули в пленку для парников, чтобы не убежал.

Наручников у них не было. Их все сдали на металлолом начальники, чтобы выплатить зарплату своим подчиненным.

Затем меня погрузили в «уазик» и повезли в Краснорайск. А так как старательные усатые милиционеры с автоматами не знали, за что и по какой причине меня разыскивают, то и обходились со мной как с особо опасным преступником. Держали в парниковом коконе, пока не привезли в Дом правительства.

Когда меня внесли в кабинет губернатора, я уже ничего не соображал. Новый губернатор, как увидел меня, сразу позвонил в Москву, бывшему. Рапортовать шефу о том, что он меня разыскал и доставил.

Так и началась цепь роковых ошибок нового губернатора.

Рапортовать надо, когда дело доведено до конца, а не когда поймал только начало ниточки.

Мой друг, уже высокопоставленный московский чиновник, услышав, что я жив, сразу потребовал меня к телефону.

К телефону меня поднесли. Но я был в коконе и мало что мог сказать. Вдобавок от тесноты и духоты стал терять сознание. Успел только прошептать, что меня арестовали.

Мой друг потребовал к телефону своего преемника и стал кричать, затем орать. Новый губернатор, услышав крик, причем крик из Москвы, побледнел и упал в обморок.

Подчиненные тут же сбежали из кабинета от греха подальше.

Упал и я.

Так мы и валялись рядышком, а трубка орала и орала.

Какие только проклятия не сыпались на голову нового губернатора.

В кабинет никто не смел заходить, поскольку слышали начальственные, гневные крики.

Так мы пролежали, я в коконе, а новый губернатор в обмороке, сутки.

Пришла уборщица, далекая от придворных этикетов, и выкатила нас обоих в приемную.

Тут все чиновники забегали, начали откачивать губернатора. А я все лежал, потел и писал в кокон.

Губернатор проморгался и увидел, что я все еще в коконе, издал страшный, испуганный гортанный звук:

– Немедленно… рас… рас… – и опять потерял сознание.

Но никто не понял, что он хотел сказать этим «рас… рас…». Чиновники, преданные так же новому повелителю, как и старому, сразу решили, что меня надо немедленно «рас…рас…» – расстрелять. И поволокли меня во двор исполнять указание.

Я, хоть и был полуживой, попытался заступиться за себя, бубнил, что у нас в стране демократия и расстрелы вот-вот запретят, и мне нужен следователь, прокурор и судья, и что вообще их хозяин, когда прорычал: «Рас…» – имел в виду меня «распеленать», а не «расстрелять». Вы все перепутали».

По иронии судьбы под рукой вооруженными оказались только те люди, которых я и просил привести себе на помощь: следователь, прокурор и судья. Им дело и поручили.

Они приставили меня к стенке, как пластиковую сигару.