Зеленый Дом

В это утро дон Ансельмо в обычный час появился на Пласа де Армас, улыбающийся и словоохотливый. Было видно, что он очень весел, – он пил за здоровье всех, кто проходил мимо террасы кафе. Им владела неудержимая шутливость, он так и сыпал двусмысленными анекдотами, от которых Хасинто, официант «Северной звезды», покатывался со смеху, да и сам хохотал на всю площадь. Известие о его ночной экскурсии уже повсюду распространилось, и пьюранцы осаждали его вопросами, но он отвечал уклончиво или просто отшучивался.

Рассказ Карлоса Рохаса заинтриговал весь город и на несколько дней стал главной темой разговоров. Нашлись даже любопытные, которые отправились расспросить Мельчора Эспиносу. Старый фермер ничего не знал. И кроме того, он не собирался задавать своему жильцу никаких вопросов, потому что не был нахалом и сплетником. Утром он нашел свою лошадь расседланной и чистой, а больше он ничего не хотел знать, и пусть его оставят в покое.

Когда люди перестали говорить об этой истории, распространилась еще более удивительная новость. Дон Ансельмо купил у муниципалитета земельный участок, расположенный по ту сторону Старого Моста, за самыми последними ранчо Кастильи, среди песков, там, где он приплясывал в то утро, когда его видел перевозчик. В том, что приезжий, решив обосноваться в Пьюре, захотел построить себе дом, не было ничего странного. Но строить его в пустыне! Ведь песок в короткое время поглотит этот дом, как он поглощал старые, гнилые деревья или умерших жителей Гальинасеры. Пески здесь зыбучие. Дюны каждую ночь меняют место, ветер по своей прихоти их создает, уничтожает и приводит в движение, ветер их уменьшает и увеличивает. Вот их много, и они угрожающе надвигаются, окружают Пьюру стеной, белой на рассвете, красной в сумерки, коричневой ночью, а назавтра они уже отхлынули и редкой сыпью рассеялись по пустыне. По вечерам дон Ансельмо будет оторван от всех, и ему житья не будет от пыли.

Многие пьюранцы от всей души хотели помешать этому безумию и всячески пытались отговорить его. Пусть он не упрямится, пусть купит участок в городе. Но дон Ансельмо пренебрегал всеми советами и на доводы собеседников отвечал загадочными фразами.

Примерно в полдень подходит лодка с солдатами, они сдуру хотят пристать носом, а не бортом, как надо, их кружит и сносит, обождите, начальники, Адриан Ньевес сейчас им поможет. Он бросается в воду, хватает весло, подводит лодку к берегу, а солдаты, не сказав доброго слова, заарканивают его, оставляют связанным и бегут в селение. Поздно, начальники, почти все успели скрыться в лесу, удается схватить только пять-шесть человек, а когда они прибывают в Форт Борха, капитан Кирога сердится – что это они привезли инвалида? А хромому Вилано: ступай себе, ты к военной службе не годен. На следующее утро начинается обучение. Их подымают спозаранок, стригут наголо, дают им штаны и рубахи цвета хаки и грубые ботинки, которые жмут ноги. Потом капитан Кирога говорит им о родине и разбивает их на группы. Его и еще одиннадцать человек уводит капрал, и начинается: равняйсь, шагом марш, кругом, стой, смирно, черт побери, вольно, черт побери. И так каждый день, и нипочем не сбежишь, с новобранцев глаз не спускают и чуть что – в морду, а капитан Кирога: еще не было дезертира, которого не поймали бы, а поймают – служи двойной срок. И ют однажды утром приходит капрал Роберто Дельгадо: который тут лоцман? Шаг вперед, и Адриан Ньевес – к вашим услугам, господин капрал, это он лоцман. Хорошо ли он знает реку вверх по течению? А он: как свои пять пальцев, господин капрал, и вверх по течению, и вниз по течению. Тогда пусть собирается, они отправятся в Багуа. И он про себя: ну, Адриан Ньевес, настал подходящий момент, сейчас или никогда. Двинулись в путь на следующее утро – они с капралом, лодчонка и слуга – агварун из Форта. Вода в реке прибыла, и плывут они медленно, избегая песчаных наносов, зарослей водяных трав, стволов деревьев и коряг, которые течение несет им навстречу. Капрал Роберто Дельгадо радехонек, говорит и говорит – приехал как-то лейтенант с побережья и захотел посмотреть пороги, ему толкуют -опасно, большие дожди были, а он стоит на своем, ну поплыли, и на стремнине лодка перевернулась, и все потонули, а капрал Дельгадо уцелел, потому что притворился, что у него лихорадка, чтоб не ехать, – и говорит, и говорит. Слуга рта не раскрывал, разговор поддерживал Адриан Ньевес: а капитан Кирога родом из сельвы, господин капрал? Какое там, месяца два назад они по служебным делам ездили в Сантьяго, и капитану москиты так ноги искусали, что они у него распухли. Красные были, в прыщах, он их все в воде держал, а капрал стращал его: берегитесь якумам [22] , господин капитан, смотрите, как бы они вас не окорнали, эти удавы подбираются незаметно, вытягивают голову, точно хобот выпускают, и одним махом заглатывают ногу. А капитан – ну и пусть жрут. Ноги у него до того горели, что ему была жизнь не мила, только от воды легчало, что за проклятая судьба, пропади все пропадом. А капрал: ноги у вас раскровянились, господин капитан, а кровь пираний [23] приманивает, что, если они сдерут у вас мясо с костей? Но капитан Кирога взбеленился: хватит меня пугать, сукин сын, а капралу было тошно смотреть на его ноги: распухшие, в струпьях, ослизлые – чуть заденет веточка, ранки открывались, и из них текла белая жижица. А Адриан Ньевес: потому его и не трогали пираньи, чуяли, что отравятся. Слуга помалкивает, сидит на носу и знай себе меряет веслом глубину, и спустя два дня они добираются до Уракусы. Ни одного агваруна, все ушли в лес, даже собак, ловкачи, забрали с собой. Капрал Роберто Дельгадо стоит посреди поляны и, широко раскрыв рот, кричит – уракусы, уракусы! – а зубы у него, как у лошади, крепкие, белые-белые, – что вы попрятались, а еще говорят, что вы храбрецы, – так и сверкают в сумеречной синеве, – идите сюда, бабы несчастные, возвращайтесь! Но слуга: они не храбрецы, господин капрал, они христиан испугались, а капрал: пусть осмотрят их хижины и соберут в узелок все, что можно съесть, надеть на себя или продать. Адриан Ньевес не советует это делать господину капралу – наверное, уракусы следят за ними и, если увидят, что их обворовывают, набросятся на них, а ведь их всего трое. Но капрал не нуждается ни в чьих советах, кто его спрашивает, черт побери, а если уракусы набросятся на них, он с ними и без пистолета справится, голыми руками. Он садится на землю, скрестив ноги, и закуривает сигарету, а они направляются к хижинам. Когда они возвращаются, капрал Роберто Дельгадо мирно спит, а окурок дымится на земле, окруженный любопытными муравьями. Адриан Ньевес и слуга едят рыбу с маниокой и курят. Проснувшись, капрал подсаживается к ним и пьет из фляги. Потом он смотрит, что в узле. Кожа ящерицы, – дерьмо – бусы из стекляшек и раковин, – это все, что там было? – глиняные блюда, браслеты, – а то, что он обещал капитану? – еще браслеты, для ног, головные украшения в виде короны, – и ни капли смолы от насекомых? – корзина из чамбиры, тыквенная бутылка с масато [24] – в общем, одно дерьмо. Он носком ботинка ворошит этот хлам и спрашивает, не видели ли они кого-нибудь, пока он спал. Нет, господин капрал, никого. Слуга думает, что они где-нибудь поблизости, и показывает пальцем в сторону леса, но капралу наплевать: они переночуют в Уракусе, а рано утром двинутся дальше. Все еще бормоча себе под нос, – что это за повадка прятаться от них, как от зачумленных? – он встает на ноги, мочится, снимает гетры и направляется к одной из хижин. Лоцман и слуга идут за ним. Жара спала, тянет сыростью, в темноте шумят деревья, ленивый ветерок доносит из лесу запах гниющих растений, а слуга: уехать надо, господин капрал, не надо оставаться, опасно, не нравится ему здесь. Адриан Ньевес пожимает плечами: кому же здесь нравится, но пусть он даром не тратит слов, капрал его не? слышит, он уже спит.

22

Якумама (или анаконда) – гигантский удав, самая крупная из змей.

23

Пиранья – маленькие хищные рыбы, изобилующие в волах Амазонки.

24

Масато – напиток, приготовляемый из перебродившей маниоки. Обладает питательными и тонизирующими свойствами; в больших количествах вызывает опьянение.

– Как тебе там жилось? – сказал Хосефино. – Расскажи, Литума.

– Что за вопрос, старина? – сказал Литума, с удивлением посмотрев на него. – Очень плохо.

– Тебя били, брат? – сказал Хосе. – Держали на хлебе и воде?

– Ничего подобного, со мной обращались хорошо. Спасибо капралу Карденасу, еды мне давали вдоволь, больше, чем любому другому. В сельве он был моим подчиненным. Хороший парень, самбо [25] , мы его звали Черномазым. Но что ни говори, жизнь была паршивая.

25

Самбо – метис, сын негра и индианки.

Обезьяна вертел в руках сигарету и, не обращая внимания на остальных, улыбался, втягивал щеки, морщил лоб, а время от времени сам аплодировал своим гримасам. Вдруг он высунул язык и подмигнул Литуме.

– Мной даже восхищались, – сказал Литума, – мол, лихой ты парень, чоло [26] , тебе, видно, море по колено.

– И правильно, братец, так оно и есть, ясное дело.

– Вся Пьюра говорила о тебе, дружище, – сказал Хосефино.

– И стар и млад. После того как ты уехал, еще долго толковали про тебя.

26

Чоло – метис, сын европейца и индианки.

– Что значит – уехал? – сказал Литума. – Я не по своей воле уехал.

– У нас сохранились газеты, – сказал Хосе. – Сам увидишь, брат. В «Эль тьемпо» тебя ругали почем зря, называли злоумышленником. Но по крайней мере в «Экое и нотисиас» и в «Ла индустриа» писали, что тебе нельзя отказать в храбрости.

– Ты отколол потрясающий номер, старина, – сказал Хосефино. – Мангачи гордились тобой.

– А какой мне был от этого прок? – Литума пожал плечами, плюнул и растер ногой плевок. – И потом, я сделал это спьяну. Трезвый я на это не решился бы.

– Здесь, в Мангачерии, мы все уристы [27] , – сказал Обезьяна и вскочил на ноги. – Все душой и телом преданы генералу Санчесу Серро [28] .

Он подошел к вырезке из газеты, отдал честь и, хохоча, опять сел на циновку.

– Обезьяна уже набрался, – сказал Литума. – Пойдем к Чунге, пока он не заснул.

– Нам надо тебе кое-что рассказать, старина, – сказал Хосефино.

– В прошлом году, Литума, здесь поселился априст [29] , – сказал Обезьяна. – Один из тех, кто убил генерала. Как вспомню про это, меня такая злость берет!

27

Уристы – сторонники У.Р. («Революционного союза»), правой, фашистского толка партии, основанной в 30-х годах XX века.

28

Санчес Серро (1889-1933) – президент Перу с 1930 по 1933 г., установивший военно-фашистский режим и жестоко подавлявший революционные выступления масс.

29

Априст – сторонник АПРА, партии Американский народно-революционный союз, созданной в Перу в 1924 г. В первое время АПРА, представлявшая блок буржуазных и мелкобуржуазных элементов, выступала с левыми, антиимпериалистическими требованиями, но впоследствии превратилась в реакционную организацию, связанную с крупным капиталом.

– В Лиме я познакомился со многими апристами, – сказал Литума. – Их тоже держали за решеткой. Они на все корки ругали Санчеса Серро, говорили, что он был тиран. Ты что-то хотел рассказать мне, старина?

– И ты позволял, чтобы при тебе ругали этого великого мангача? – сказал Хосе.

– Он был пьюранец, но не мангач, – сказал Хосефино. – Это тоже ваша выдумка. Я уверен, что Санчес Серро даже никогда не бывал в этом квартале.

– Что ты хотел мне рассказать? – повторил Литума. – Говори, старина, ты меня заинтриговал.

– И не один априст, а целая семейка, – сказал Обезьяна. – Они построили дом поблизости от Патросинио Найи и над входом, сволочи, повесили апристский флаг. Представляешь себе?

– Насчет Бонифации, Литума, – сказал Хосефино. – У тебя на лице написано, что ты хочешь узнать про нее. Почему же ты не спросил нас? Стыдишься? Но ведь мы братья, Литума.

– Но уж мы поставили их на свое место, – сказал Обезьяна. – Мы им устроили такую жизнь, что они смазали пятки.

– Спросить никогда не поздно, – очень спокойно сказал Литума и, опершись руками об пол, слегка откинулся назад. – Я не получил от нее ни одного письма. Что с ней сталось?

– Говорят, Алехандро Молодой мальчишкой был апристом, – торопливо сказал Хосе. – Я слышал, что, когда приезжал Айя де ла Торре [30] , он нес плакат, где было написано: «Учитель, тебя приветствует молодежь».

– Клевета, Молодой – замечательный человек, гордость Мангачерии, – расслабленным голосом сказал Обезьяна.

– Замолчите, не видите, что мы разговариваем? – сказал Литума и хлопнул ладонью по полу, подняв облачко пыли. Обезьяна перестал улыбаться, Хосе опустил голову. Хосефино сидел в напряженной позе, скрестив на груди руки, и непрестанно моргал.

30

Айя дела Торре – основатель и лидер АПРА, сформулировавший основные пункты ее программы. Впоследствии Айя де ла Торре эволюционировал вправо, по существу, свел на нет антиимпериалистическую направленность этой программы, выдвинул концепцию неприменимости марксизма-ленинизма к латиноамериканской действительности и перешел на реакционные, антикоммунистические позиции.

– Что случилось, старина? – мягко, почти ласково сказал Литума. – Я тебя за язык не тянул, ты сам завел этот разговор. Теперь продолжай, не отмалчивайся.

– Иные слова обжигают почище водки, Литума, – вполголоса сказал Хосефино.

Литума жестом остановил его.

Тогда я открою еще бутылку. – Ни его движения, ни голос не выдавали волнения, но на лице выступили капельки пота, и он тяжело дышал. – Спиртное помогает переносить дурные вести, верно?

Он зубами откупорил бутылку, наполнил стаканы, залпом осушил свой, и глаза у него покраснели и увлажнились. Обезьяна пил маленькими глотками, зажмурив глаза и страдальчески сморщив лицо. Вдруг он поперхнулся и, закашлявшись, стал хлопать себя ладонью по груди.