Земля, до востребования Том 1

Он отказался от убогих тюремных обедов, заказывал обеды в соседней траттории и покупал в ларьке все, что требуется: сыр, вино, папиросы, свечи, газеты, иллюстрированные журналы…

После очередного допроса Кертнер лежал в полузабытьи в своей камере, выходящей на солнечную сторону, как вдруг с грохотом отворилась дверь и вошел охранник. Кертнеру приказали быстро одеться.

— Скорей, скорей! — торопили его, пока он шел по двору к черному закрытому автомобилю. — Бегом!

Его так скоропалительно погрузили в автомобиль и повезли, что он не успел даже зашнуровать ботинки и повязать галстук. Пришлось проделать все это на ходу, и охранники, сопровождавшие его, выразили одобрение по поводу того, как он ловко повязал галстук, не глядясь в зеркало.

Его доставили на вокзал, откуда отправляются поезда на Турин. По платформе они втроем бежали во весь дух. И едва вошли в вагон, поезд тронулся. Кертнеру и его провожатым было оставлено отдельное купе. Из–за них на несколько минут задержали поезд Милан — Турин.

Охранники болтали наперебой, и Кертнеру не составило труда узнать через несколько минут, что главное начальство ОВРА находится в Турине, что в Милане только участок, а доктор Де Лео, тот самый, с которым поссорился Кертнер, работает в Турине и приезжал в Милан специально по его делу…

Сидя у окна вагона, Этьен вспоминал все, что ему в те дни необходимо было помнить.

Что он имеет право сейчас вспоминать? Не свое детство, не свою юность, а детство и юность того, чье имя носит.

Его собственная прежняя жизнь — будто тоже одна из легенд, к которым ему приходилось прибегнуть на своем разведчицком веку. И отличается его первая легенда от всех других только тем, что ту легенду он заучил лучше, с большим числом подробностей.

Перед закрытыми глазами проходили вереницей все, с кем он сотрудничал в последние месяцы. Ему еще предстоит очная ставка с тем, кто предал.

Не хотелось думать, что его выдал Паскуале, — скорей всего, Паскуале сам стал жертвой чьего–то предательства. А полуобморочное состояние, в котором Паскуале явился тогда в тратторию, объясняется его давней трусостью; видимо, она стала прогрессировать. Вот что значит испугаться до потери осторожности! Когда Паскуале находится во власти страха — он все время облизывает губы.

Может быть, Блудный Сын? Этьен вспомнил, как они сблизились. За столиком в портовой таверне в Специи шел пустячный разговор о всякой всячине. Кто–то заметил: Муссолини добился в конце концов того, что поезда в Италии стали ходить по расписанию. И тогда этот самый Блудный Сын сказал: «Я предпочел бы, чтобы поезда наши по–прежнему опаздывали». И столько в его словах было скрытой ненависти, что Этьен сразу распознал в нем убежденного антифашиста, не смирившегося с режимом. Да, иногда важнее не то, что человек сказал, а то — как сказал, выражение лица, его глаза.

О Блудном Сыне тоже не хотелось думать плохо, хотя его биография давала некоторые основания для тревоги. Отец — крупный судовладелец, у него свои верфи в Специи и в Генуе. Он послал сына совершенствоваться на верфи в Гамбург и Бремен, но тот не слишком увлекся судостроением, познакомился с немецкими социал–демократами и коммунистами, проникся идеями, которые совершенно не соответствовали тому, что проповедовалось в семье молодого хозяина фирмы. Блудный Сын оказался предприимчивым, ловким, хитрым подпольщиком, чрезвычайно удачливым в выполнении самых рискованных поручений. Это он, пользуясь положением второго помощника капитана парохода, везущего в Испанию разобранные «мессершмитты» последней модели, выкрал чертежи самолетов из сейфа, а затем положил их обратно. Однажды Блудный Сын в ответ на похвалу Кертнера сказал: «Это что! Были бы у меня время и средства, я бы достал корону Виктора–Эммануила и снял с нее копию». Может, Блудный Сын не выдержал допросов, пыток и выдал товарищей, рассчитывая на то, что отец поможет освободиться своему раскаявшемуся отпрыску, разыгравшему «Возвращение блудного сына»? У отца огромные связи, огромные деньги, он много сделал для итальянского военного флота, может рассчитывать на заступничество самого дуче.

Еще больше подозрений вызывал у Этьена муж Эрминии. Не случайно Этьен так встревожился, когда его застал в фруктовой лавке Маурицио! Красивый парень с характером, который можно определить словами «бери от жизни все». В подпольной борьбе самое опасное — когда человек любит прихвастнуть, а кроме того, часто наступает на пробку. Хвастун может легко проговориться в компании приятелей, перед которыми ему захочется побахвалиться. Хвастовство — самый опасный порок у того, кто обязан держать язык за зубами и строго придерживаться правил конспирации. Этьен где–то читал, не помнит, где именно, скорее всего у Бальзака, что обманутые страсти, оскорбленное тщеславие, болтливость — самые лучшие агенты полиции. А сожитель Эрминии — во власти оскорбленного тщеславия, он любит вспоминать, как его в армии обошли чинами, наградами, и начинает объяснять случайному собеседнику, почему обошли — из–за симпатии к антифашистам. А долго ли проболтаться, когда бутылка виноградной водки — граппы — уже распита? Граппа, поставленная полузнакомым собутыльником, который кажется таким симпатичным и вызывает полнейшее доверие лишь потому, что щедр на угощение. А щедрость этого симпатяги весьма кстати, потому что Эрминия отказалась сегодня выдать деньги на попойку…

Остался бы Оскар, Гри–Гри или Скарбек в фруктовой лавке пить граппу с Маурицио после того, как Эрминия передала все секретные подарки?

Но, судя по всем допросам, Эрминия вне подозрений, и Этьен терялся в догадках: как же ее сожитель мог оказаться доносчиком, если связь поддерживалась только через Эрминию? Только она знает туринский адрес, откуда тянется ниточка к Скарбеку.

«Моменто», видимо, осталось вне поля зрения ищеек. Нет никаких оснований считать, что в «Моменто» заглядывали сыскные агенты и что в фотоателье были какие–нибудь неприятности.

И все–таки очень тревожил муж Эрминии с его букетом привычек, со скользкими чертами характера, прямо противопоказанными подпольной работе…

В день прибытия Кертнера туринская ОВРА устроила ему несколько очных ставок, которые позволили судить о масштабах постигшей его катастрофы.

Он отказался признать, что знаком с другими арестованными, за исключением авиатора Лионелло, своего летного инструктора.

Первая очная ставка состоялась с Блудным Сыном, тот держался отлично.

— Вы когда–нибудь видели этого человека? — следователь кивнул на Кертнера, которого ввели в комнату.

Вот не рассчитывал Кертнер увидеть в Турине того самого следователя в дымчатых очках и с лысиной–тонзурой, который допрашивал его последние дни в Милане.

— Уверенно сказать не могу… — неуверенно произнес Блудный Сын. Может быть, видел, а может быть, и не видел. Этот синьор не врач? Кажется, я встретил его в местной больнице, когда пришел туда проведать одну близкую знакомую. Впрочем, может быть, я ошибаюсь. Вы не гинеколог?..

В тот же день состоялась очная ставка с Паскуале Эспозито. Кертнер отказался признать в нем знакомого. Кажется, он мельком видел синьора на палубе парохода «Патриа», а затем этот синьор почему–то оказался его соседом по столику в траттории у фабричных ворот «Мотта».

Кертнер несколько раз заставил Паскуале назвать свое имя и свою фамилию, недоуменно пожимал плечами и наконец сказал:

— Не обижайтесь, пожалуйста, но ваше имя мне ничего не говорит. Однако для точности мне надо было бы навести справки у компаньона. Может, вы имели дело с синьором Паганьоло, а не со мной?

Паскуале Эспозито не понимал, что Кертнер отрекается от него ради облегчения его участи, пытается выгородить его из этого дела, и разобиделся — Кертнер сторонится его, как прокаженного!

Паскуале дрожал от нервного озноба, плакал от обиды, от стыда, от отвращения к самому себе, а Кертнер наивно полагал, что Паскуале одержим только страхом. И в минуты очной ставки Кертнер не хотел думать, что Паскуале привезли к воротам фабрики «Мотта» в полицейском автомобиле, что он явился в тратторию в роли провокатора.

Но самая большая неожиданность и самое большое огорчение ждали Кертнера на следующий день, ему устроили очную ставку с Гри–Гри.

Кертнер и не подозревал, что Гри–Гри арестован. Где и когда это произошло? Откуда Гри–Гри привезли в Турин? И как хорошо, что уже много месяцев никто и нигде не мог видеть Кертнера в обществе сухопарого, неторопливого, молчаливого Гри–Гри.