Земля дождей

Таким писателям только и останется, что виновато свесить взгляд и самостоятельно пройти к двери с вывеской «АД для Писателей». Вот там всем про пустяк вокруг пустяка и рассказывать до скончания времён. Или попробовать исправиться и написать что-то поистине стоящее. Собственной кровью на плоти других грешников. Там таких наверняка много…

Тут моё сознание выхватило звук проезжающего поезда и отвлекло от вышедших на свободную пробежку мыслей. Внимание стало раздваиваться: откуда звук? Из книги? Но тут вроде про поезда — ни слова.

— У вас есть железная дорога? — поднял я глаза на Нику.

— Ага, — кивнула она. — Станция «Залиново».

Я прислушался к этому звуку, который пробивался сквозь шум дождя. Через несколько секунд раздался гудок.

Ника оторвалась от плиты и тоже стала слушать.

— Временами, когда я слышу поезда, — мечтательно произнесла она, — вот как сейчас, мне кажется, что ещё секунда — и я схвачу чемодан, побегу на станцию и куплю билет на первый же проезжающий наше село поезд. И уеду на нём. И не важно, куда. Главное — далеко-далеко.

— Так сильно хочется укатить отсюда?

— Иногда до безумия как хочется. Вся молодежь уже давно оставила это убогое место.

— Поверь, в больших городах нет никакой жизни. Это иллюзия. Там безумие и бешенство.

— Да… — вздохнула она и вернулась в готовке. — После смерти Вики я тоже всё больше склоняюсь к этому.

И, задумчиво помолчав минуту, посмотрела на меня:

— А что чувствуешь ты, когда слышишь поезда?

Я закрыл глаза и ещё раз вслушался в далёкий отзвук летящего по рельсам многотонного состава…

— Грусть, — ответил я.

— Вот и я о том же, — вздыхая, кивнула Ника. — Знаешь… может, это и глупо, но вечерами я иногда прихожу на перрон, сажусь на скамейку и смотрю, как составы приезжают и уезжают. В такие минуты, мне кажется, что с этими поездами уходит моя жизнь.

— Значит, ты ходишь туда, чтобы грустить?

— Глупо, правда? — улыбнулась она, опустив глаза. — Ходить и специально создавать у себя это ощущение тоски.

— По-моему, наоборот. В этом есть что-то… поэтическое.

Ника, пожав плевами, снова улыбнулась.

«Литературной красоты в последних фразах Ники действительно было гораздо больше, чем на всю эту книгу, — подумал я, метнув взгляд на книжонку. — Уф, зачем я её вообще читаю!»

Мы вкусно и сытно поужинали. Потом вернулись в комнату. Поленья в печи почти догорели, и в доме стало гораздо теплее. Я снял свитер. Какое-то время я читал старые советские литературные журналы «Роман-газета», которые мне предложила Ника. Это было куда лучше «пустяка».

Так и свечерело. Совсем незаметно, ибо темно было, в принципе, и днём. Как хлынул дождь — так и заволокло сумраком всё село. Теперь окончательное понимание вечера пришло благодаря настенным часам, висевшим около печи.

— До утра тепла хватит, — сказала Ника и принялась расстилать мне кровать.

Через минуту из малюсенькой спальни зазвонил мобильный телефон. Ника вышла за шторку и очень долго с кем-то разговаривала полушёпотом. Я в это время отложил журналы, встал, подтянулся к потолку и хрустнул суставами спины. Затем разделся, лёг, укрылся одеялом и под треск догоравших дров стал смотреть на светящую бледно-жёлтым светом лампочку, свисавшую с потолка на скрюченном проводе.

Вскоре рядом с лампочкой что-то замелькало. Бабочка. Чёрная-чёрная, как подкрадывающаяся за окном осенняя ночь. Я удивился. Интересно, откуда она здесь такая?

Бабочка порхала вокруг лампочки, едва касаясь её и тут же отлетая на небольшое расстояние. Она пыталась прижаться к лампочке, но её температура не позволяла. Жар стекла был смертельным. Но бабочка словно совершенно не желала этого понимать. Она усердно продолжала кружиться вокруг лампочки, стараясь приблизиться к ней вплотную — и остаться живой.

Прекрати, прошептал я бабочке. Прекрати это делать. Она ведь вся горячая. Она убьёт тебя. Лети лучше в ночь. Твой окрас спасёт тебя. Тебя никто не заметит. Под покровом ночи ты будешь тайной. Никому не известной, неразгаданной тайной. И это — твоё спасение. Лети же.

Но бабочка меня не слушала. Она стремилась к свету внутри стекла, как к единственному спасению, несмотря ни на что. Несмотря на боль, которую наверняка испытывала, прикасаясь к раскалённому светилу…

А ведь я — как эта самая бабочка. Однажды вылупился из кокона, но почему-то оказался чёрным — инаковым, другим, слишком не для этого мира. И тоже отчаянно трепыхаюсь всю свою жизнь, обжигая свои крылья, от которых, пожалуй, уже давным-давно ничего и не осталось… Но нужно сделать последний шаг. Шагнуть на Свет. Обгореть окончательно, чтобы, наконец, всё это завершить…

Спустя полчаса вышла Ника.

— Извини, что так долго, — произнесла она.

— Всё нормально.

— Тебе, наверное, интересно, с кем я говорила?

— Да нет…

— Это мой бывший.

— Мм…

— Он не очень обрадовался, узнав, что у меня дома какой-то парень… Пришлось объяснять.

— Ну не удивительно.

Ника выключила свет и подошла к окну. К нему, сквозь нескончаемые полосы дождя, пробивалось мягкое голубое свечение. Его зарождал фонарь, освещающий часть улицы Советской.

— Шторки закрыть или оставить так?

— Оставь, — сказал я. — Буду смотреть на дождь и засыпать.

Ника молча отошла от окна и двинулась в спальню. Но перед самой шторкой остановилась. Я видел в темноте очертания её худой фигуры. Она подняла руку, держась ею за стену.

— Я не сомневаюсь, что у тебя очень добрая душа, но… почему ты нам помогаешь? — спросила она тихо.

Я вздохнул.

— Сам не знаю.

Ника постояла так ещё несколько мгновений, а затем скрылась за шторкой. Я услышал, как зашелестело бельё её постели. Она легла.

Я догадывался, что подразумевала своим вопросом Ника. Она подразумевала саму себя. Она — девушка. Как ни крути, живая девушка. И тот факт, что с ней уже три дня плечо к плечу находится парень, должен наводить её на определённые предположения.

Прошло, наверное, минут сорок или даже целый час, когда эта шторка снова дрогнула. И снова в темноте возникла худенькая фигура Ники.

— Не спишь? — прошептала она.

— Что-то не спится.

— И мне.

— Скажи, ты завтра собрался ехать?