Земля надежды

Он помолчал, подыскивая слова.

— И это означало бы, что вы начали работать на благо парламента, армии и народа, — сказал он. — Тоже было бы неплохо, учитывая, что ваш прежний господин покинул нас.

Джон поднял бровь.

— А есть какие-нибудь новости о принце?

— О Карле Стюарте, — деликатно поправил его Вартон. — Слышал я, что он во Франции. Но пока Кромвель в Ирландии, Карл может попытаться высадиться. Он всегда может рискнуть высадиться здесь и набрать армию из двухсот глупцов. Всегда найдется достаточно дураков, готовых встать под королевский штандарт.

Он остановился, ожидая, не возразит ли Джон, что Карлу могут служить не только глупцы. Но Джон тщательнейшим образом держал себя в руках и ничего на это не сказал.

— Сейчас его зовут Карл Стюарт, — напомнил ему доктор Вартон.

Джон усмехнулся.

— Ну да, — сказал он. — Постараюсь запомнить.

В апреле в саду появился Джон Ламберт с улыбкой для садовника Джозефа и низким поклоном для Эстер.

— Генерал Ламберт! — воскликнула она. — Я думала, вы в Понтефракте. [39]

39

Понтефракт — город в Йоркшире, сильно пострадал во время гражданской войны в Англии. Замок Помфрет вблизи Понтефракта, оплот роялистов, был разрушен силами парламента весной 1649 года.

— Я был там, — сказал он. — Но свою работу там я уже закончил. Теперь собираюсь провести несколько месяцев в Лондоне, буду жить с семьей в доме тестя. Поэтому я и приехал к вам потратить плоды победы. Сад у него совсем небольшой, так что крупными деревьями меня даже не соблазняйте. Есть что-нибудь новенькое у господина Традесканта?

— Пойдемте посмотрим, — Эстер повела его через стеклянные двери террасы в сад. — Тюльпаны сейчас в самом цвету. Можем продать вам несколько штук еще в бутонах, прямо в горшках. В Карлтон-холле вам будет не хватать своих цветов.

— Я еще смогу застать их в конце цветения. У нас в Йоркшире все отцветает позже.

Они вместе обошли дом, и Эстер остановилась, чтобы насладиться великолепным зрелищем его восторга, когда он увидел цветущие тюльпаны на двух больших двойных клумбах перед домом.

— И все равно каждый раз дух захватывает, — сказал он. — Похоже на море цвета.

Эстер расправила фартук.

— Согласна. — Она была удовлетворена.

— Так, а новенькое что-нибудь у вас есть? — жадно спросил Джон Ламберт. — Совсем новое?

— Атласный тюльпан из Амстердама, — сказала Эстер, поднимая горшок с соблазнительно новым цветком. — Посмотрите, лепестки у него прямо светятся.

Он взял горшок в руки, не боясь испачкать бархатную куртку и роскошное кружево на воротнике.

— Какой красавец! В лепестки можно смотреться, как в зеркало!

— А вот и муж идет, — заметила Эстер, подавляя раздражение при виде Джона, катящего тачку от грядок с рассадой и одетого легко, без куртки, в шляпе набекрень.

Ламберт осторожно поставил горшок на место.

— Господин Традескант.

Джон опустил тачку на землю, поднялся на террасу и поклонился гостю.

— Руки пожимать не буду, у меня грязные.

— Я восхищаюсь вашими тюльпанами.

Джон кивнул.

— А как там ваши поживают? Эстер говорила, вы хотели заняться виолеттами?

— Я слишком редко бывал дома, не мог вплотную заняться подбором растений, чтобы попытаться вывести настоящий цвет. Но жена утверждает, что цветут они прекрасно, самыми прелестными оттенками сиреневого и лилового.

Глянув в глубину сада, Эстер увидела, что Джонни, заметив Ламберта, взял свою лейку и с нарочитой беззаботностью пошел прочь по аллее, под темные клейкие бутоны каштановых деревьев.

— Добрый день, — окликнул его генерал Ламберт.

Джонни замер, будто споткнулся, и слегка поклонился.

— Генерал Ламберт ищет что-нибудь для сада своего тестя в Кенсингтоне, — сказала Эстер мужу. — Я пытаюсь соблазнить его новым тюльпаном.

— Ну разве он не хорош? — обрадовался Джон. — На его лепестках отлив, как на шкуре гнедой лошади. А у вашего тестя есть фруктовые деревья? Еще мы могли бы попытаться пересадить розовые кусты, но это нужно делать прямо сейчас.

— Я бы хотел розы, — выбрал Ламберт. — У него уже есть розы «Розамунда». А что-нибудь чисто-белое у вас есть?

— Есть роза «Альба», — сказал Джон. — И от нее как раз есть отводок с очень хорошими лепестками.

— Она пахнет?

— Очень легкий аромат, очень милый. И у меня есть виргинская роза. Их всего две на всю страну.

— Есть белый шиповник, — вмешался Джонни. — Как раз для вас, вы ведь из Йоркшира, [40] сэр?

Ламберт рассмеялся.

40

Белая роза — символ партии Йорков в годы Войны Алой и Белой розы (1455–1487).

— Недурно сказано, благодарю.

Он посмотрел на Джонни, потом вновь взглянул на него.

— Эй, молодой человек, вы болели? Что-то не выглядите таким же бодрым, как в прошлый раз, когда мы виделись.

Наступило неловкое молчание.

— Он был на войне, — честно призналась Эстер.

Ламберт отметил ссутулившиеся плечи Джонни и его поникшую белокурую голову.

— Где ты был, парень?

— В Колчестере.

Генерал кивнул.

— Прискорбно, — коротко сказал он. — Тебе, наверное, очень не понравилось, как там все закончилось. Но, слава богу, теперь у нас наконец-то мир.

Джонни бросил на него быстрый взгляд.

— Вас ведь не было, когда его судили, — заметил он.

Ламберт покачал головой.

— Я был занят в другом месте.

— А вы бы согласились судить его?

Эстер шагнула вперед, чтобы прервать Джонни. Но Ламберт остановил ее легким взмахом руки.

— Дайте юноше договорить, — сказал он. — Он имеет право знать. Мы создаем страну, которую он унаследует. И он имеет право спрашивать, почему мы приняли то или иное решение.

— Вы бы тоже признали его виновным и осудили на казнь, сэр?

Ламберт задумался на мгновение, потом посмотрел на Джона.

— Могу я поговорить с мальчиком?

Джон кивнул, Ламберт обнял Джонни за плечи, и они вдвоем, не торопясь, отправились по маленькой аллее под мощными и цельными ветвями каштанов в сад. Туда, где качались усыпанные раскрывающимися бутонами ветви яблонь и слив, абрикосовых и вишневых деревьев.

— Я бы не подписал смертный приговор, основываясь на свидетельствах, представленных во время процесса, — мягко сказал Ламберт Джонни. — Я полагаю, что процесс был организован плохо. Но я употребил бы все свое влияние, чтобы заставить его признать, что и король должен принять определенные ограничения. Ведь самая главная беда с ним как раз и заключалась в том, что он не признавал никаких ограничений.