Земля надежды

— А вы хотели бы это знать? — спросил Джон слегка заплетающимся языком.

— Я все хочу знать, — ответил Элиас. — Именно поэтому я и считаю себя ученым. Я, например, родился под знаком планеты Меркурий, и вы сами видите, что я абсолютно человек своего знака — деятельный и переменчивый.

— И выглядишь как серебряный слиток, точно как этот металл! — пробурчал кто-то себе под нос.

— Но нужно проводить границу между личным и вторжением в жизнь человека, — несколько невнятно изложил свою мысль врач. — Скажем, я хочу знать, как кровь течет по венам. Но я ведь не стану вскрывать вены у себя на руках, чтобы проверить, как это происходит. Я не хочу становиться подопытным кроликом для своих же собственных экспериментов.

— Вовсе нет! — страстно прервал его один из сидящих за столом. — Пока вы не готовы проникнуть в свое собственное сердце, считайте, вы даже еще не начали исследование. Так, простое любопытство.

— Ага! То есть нужно быть готовым умереть от чумы, чтобы доказать, что она заразна!

— Нет, в самом деле, невозможно наблюдать за пациентами на расстоянии, — заметил доктор Вартон. — Когда в Лондоне была чума, я…

— А в политике разве мы не ведем себя точно так же, как с больным организмом? Сначала начинаем все менять, а потом смотрим, что из этого получится. Вырезаем сердце и смотрим, будет ли потом работать мозг?

— А вот это вовсе не было экспериментом! Это было решение, к которому нас вынудили. И я вовсе не считаю Кромвеля врачом, который пытался вылечить страну! Он цеплялся за удила, когда лошадь встала на дыбы!

— Да я вовсе не об этом хотел сказать, — сказал Джон, с трудом пытаясь вернуться к своей изначальной мысли. — Я хотел спросить, всегда ли люди хотят знать свое будущее? Вот вы, как вы сможете справиться с таким знанием?

— Конечно, все хотят, — ответил Элиас. — Я и свой собственный гороскоп составил и могу сказать, что я, например, стану достаточно известным человеком. Я посмотрел, что мне предсказано, и обнаружил, что буду стремиться к богатству и получу его вместе с женой.

— Богатая вдова? — спросил кто-то сидящий на дальнем конце стола.

— Леди Мэри Мейнуоринг, — пробормотал кто-то. — Она ему в матери годится. А он составляет ей предсказания. Могу себе представить, что он ей там напророчил.

— Меня будут помнить, — настаивал Эшмол. — И я займу свое место в храме истории.

— За что? — требовательно спросил один из математиков и деликатно рыгнул. — Прошу прощения. Что принесет вам место в храме истории? Лекарственные травы, растущие в саду у Джона? Цветы опять же из его сада, из которых вы делаете свои зелья? Не похоже, чтобы вы вдруг засияли золотом, получив в своей лаборатории философский камень. Думаю, что из всех нас будут помнить только имя Джона.

Джон рассмеялся.

— Я просто собиратель, — скромно сказал он. — Я не считаю себя ученым. Конечно, я задаюсь вопросом, почему растения растут так, а не иначе. И мне трудно поверить, что Бог создал все это за одну неделю. Я вижу, что человек может создавать новые растения, если, конечно, он умеет это делать. Я вижу, что человек может сделать землю более плодородной, что мы можем сделать так, чтобы растения росли лучше. У меня, например, есть такой лук…

— У господина Эшмола безупречная репутация астронома и астролога… — начал один из врачей.

— А я просто утверждаю, что лук господина Традесканта или даже его тюльпаны доставляют народу нашей страны гораздо более долговечное удовольствие, нежели все исследования господина Эшмола по истории масонского ордена!

Джон тряхнул головой.

— Если уж говорить о радости, тогда, безусловно, это деревья, — с уверенностью сказал он. — Ничто не дарит англичанину большую радость, чем вид одного из наших каштановых деревьев в цвету. И благодарить за это мы должны моего отца.

— Прекратите, — сказал Эшмол. — Я никогда не обсуждаю масонский орден.

— Работа господина Эшмола в Брейсноузе… [42]

— Безупречна. И он мой гость. Стивен, передайте бутылку, — вспомнил Джон об обязанностях хозяина.

На этих обедах сиживал и Джонни, но он обычно хранил молчание. Джон, оглядывая гостей, замечал, как сосредоточенный и внимательный взгляд темных глаз сына переходит с одного лица на другое, как он вслушивается в доводы спорщиков, взвешивая их, а потом или улыбается, соглашаясь с говорящим, или в сомнении покачивает головой. Он был открыт как ребенок, хотя ему было уже почти шестнадцать лет. Но и достаточно вежлив и осторожен для того, чтобы не вмешиваться с собственными мнениями.

42

Брейсноуз — один из старейших колледжей Оксфорда.

Обычно он с интересом наблюдал за происходящим и весь вечер слушал разговоры. Но как только беседующие затрагивали вопросы политики, он вставал и выходил из комнаты. Большая часть гостей Джона разделяли мнение Джона Мильтона, [43] что король был помехой для будущего страны, удалить его — все равно что срезать со здорового стебля почку, изъеденную червем. Но Элиас Эшмол и некоторые другие ученые господа из Оксфорда по-прежнему выступали в поддержку короля, хотя говорили об этом с осторожностью. Главной работой самого Эшмола было исследование по истории ордена Подвязки. Большинству сидевших за столом казалось, что эта тема обречена на чисто академический интерес, принимая во внимание, что в Англии больше не было ни короля, ни ордена Подвязки.

43

Джон Мильтон (1608–1674) — английский поэт, политический деятель, мыслитель.

Эшмол обычно пускался в объяснения, что, независимо от того, был король или нет, все равно идею монархии не так легко списать со счетов. В такие минуты лицо Джонни вспыхивало, и он наклонялся вперед, чтобы лучше слышать. Но когда другие собеседники подвергали саму идею монархии жесткой критике и говорили, что король мертв, а с монархией покончено навеки, Джонни молча выскальзывал из комнаты.

Он все еще не мог слышать упоминание о короле без того, чтобы не вздрогнуть, как от боли. Как будто образ короля завладел его сердцем, и никакая правда об умершем, о его ошибках, его ненадежности, а в самом конце и о его вызывающей, откровенной нечестности не могла эту картину изменить.

— Ну что за непреклонная преданность! — воскликнул Джон, когда они с Эстер сидели вечером на террасе, любуясь тем, как солнце садилось в полосы облаков желтоватого и персикового цвета.

Она подняла глаза от воротника, который шила для Френсис, и улыбнулась.

— Он так похож на твоего отца.

— Да? — удивился Джон. — Ну, конечно, я как-то не подумал об этом. Мой отец старомодно любил Роберта Сесила — как слуга своего господина. А потом и герцога Бекингемского. И когда вся страна требовала головы герцога, отец все равно служил ему. Когда герцога убили, он как раз собирался отплыть с ним во Францию. И потом, когда вся страна благословляла убийцу, он оплакивал своего господина.

— И у Френсис это есть, — сказала Эстер. — Эта способность любить без сомнений. Для нее таким человеком стал Александр, хотя покорно следовать за своим господином — это не для нее. Но все равно, талант любить человека и его дело — это особый дар, и я им восхищаюсь. И восхищаюсь тем искреннее, потому что мне это не дано. Стыдно сказать, но я сама — типичный конформист. Большую часть своей юности я провела при дворе, и практически вся моя семья и друзья были на стороне короля. Но для меня лично сейчас важнее всего мир, чтобы мы могли продавать растения и показывать наше собрание редкостей.