Земная оболочка
Шрифт:
Они посмеялись все вместе, и, когда успокоились, Роб повернулся, чтобы посмотреть внимательно на свою мать — не при луне (она скрылась), а при свете лампы, горевшей в гостиной, которая, покачиваясь на сквозняке, отбрасывала свет на Евин профиль. Вряд ли на всей земле нашлась бы женщина, которая с меньшим основанием могла сказать про себя, что она где-то посторонняя. Тонкая, прекрасно выточенная ось, вокруг которой вот уже пятьдесят семь лет вращался этот мирок — немного досок и штукатурки, несколько десятков оконных стекол. Вся ее жизнь прошла в родном доме! Не это ли ее главное достижение, источник ее могущества? Похоже, что так. (Наполовину освещенное, непреклонное, готовое ко всему лицо — лицо командира бронетанковой дивизии,
Ее взгляд был устремлен на дорогу — не на него и не на Рину, но она спросила: — А где Хатч? — шепотом, чтобы не разбудить его, если он успел уснуть.
Роб тоже сидел лицом к дороге — никого, по-прежнему пусто. Только вдали маячила фигура какого-то усталого негра. — Уже минут десять, как уснул. Мне показалось, что он очень утомлен.
— Так и есть, — сказала Рина. — Мы тебя заждались вчера.
Ева не дала ему возразить: — Надолго вы уезжаете?
— Смотря по тому, сколько займут мои дела, и потом мы хотели посмотреть кое-что. — Роб еще не говорил с ней о делах. Он отправил коротенькое письмо Хатчу накануне похорон отца, а также рассказывал подробно о своих намерениях Кеннерли, когда просил добыть для него бензину, и потому считал, что ей все известно — и о смерти, и об обязательствах, которые ему предстояло выполнить.
Но она не стала допытываться. — Не больше двух недель?
— Не больше. Я затеял это ради него, — Роб указал наверх. — Самому мне нужно вернуться.
— Куда? — спросила Рина. Все это время она смотрела прямо на него, хотя вряд ли могла что-нибудь увидеть в темноте.
Тогда он обратился к Рине: — А если сюда? Найдется у вас для меня место?
— Прежде находилось, можно и еще раз поискать. — Она думала, что речь идет о летних месяцах, до сентября. Он ничего не говорил ни ей, ни Еве об увольнении и утреннем разговоре с Торном, и они явно ни о чем не догадывались. Рина сказала: — Сорняки разрослись — тебя дожидаются, — и ткнула большим пальцем себе за спину, туда, где темнел ее огромный, еще только зацветающий сад, — Грейнджер уже взялся за прополку — между прочим, наткнулся на полоза. Я тебе тяпку приготовлю.
Ева сказала: — Хатч может перебраться вниз и спать у меня — тебе будет одному свободнее.
Роб по-прежнему обращался к Рине: — Речь идет о том, чтобы переехать насовсем. Как бы ты это приняла?
Ева продолжала покачиваться в молчании.
Рина отвернулась к дороге. — Как стакан шербета, — сказала она голосом, в котором звучали прежние грудные нотки надежды и сомнения. — Стакан лимонного шербета в жаркий день.
Ева сказала: — Подойди сюда.
Роб посмотрел на нее. Она подвинулась и указала ему на освободившееся место: — Сядь-ка на минутку.
Роб повиновался.
Но сначала она обратилась к Рине: — А как твои селедки, сестрица? (Рина купила на завтрак для Роба селедок, их нужно было положить вымачивать на ночь.)
— А что им сделается? — сказала Рина. — Во всяком случае, еще не ожили, когда я видела их в последний раз. — Все же она вскочила с места и пошла в дом.
— Вернешься? — спросил Роб.
— Когда найду луну, — ответила она на ходу.
— С нее станется, — сказала Ева.
Роб сильно оттолкнулся ногой, чтобы раскачать качели. Ева сказала: «Чудесно!» — и они с улыбкой смотрели друг на друга, пока качели не остановились, погрузив их снова в горячую духоту. Все было тихо — Хатч спал, Рина укрылась где-то далеко в кухне, Грейнджер — у себя в домике во дворе.
— Как ты? — спросил Роб.
— Как всегда.
— Значит, счастлива?
Ева коротко рассмеялась: — Тебе так кажется?
— Да, — ответил он. — За других не отвечаю.
— Кому-кому, а тебе положено знать.
— Почему именно мне?
— Потому что ты любишь
меня. Ты последний, кто любит меня.Роб не мог возразить ей, во всяком случае, сегодня. Прежде он сказал бы: «А Хатч? Ты забыла Хатча». Но после сегодняшнего утра, после настойчивой мольбы Хатча увезти его отсюда, оставалось лишь одно: пропустить ее слова мимо ушей. Он кивнул. — Моя любовь к тебе всегда давала мне радость, как бы я ни пил. — И тут он сказал то, что внезапно и отчетливо понял: — Да, ты счастлива и всегда была счастлива с тех пор, как я тебя помню.
— Разве? — сказала Ева. — Разве мне было легко?
— Безусловно, нет, — сказал Роб.
— Я бросила любящих родителей ради человека, которому понравилась. Родила тебя с опасностью для жизни, и моя мать наложила на себя руки. Оставила мужа, вернулась сюда и ходила за умирающим отцом, бросив тебя на попечение других, за что ты совершенно справедливо затаил на меня обиду.
— Но ты этого сама хотела.
— Из чего ты это заключил?
— Я искренне верю в это. А знаешь, мама, что обидело меня больше всего? Что ты с готовностью уступила меня Рине и Сильви. И папу тебе ничего не стоило оставить. Ты покорила Хатча, он отдал тебе целиком свое простодушное детское сердце. Тебе никто никогда ни в чем не отказывал, в этом я глубоко убежден. Да и вообще люди, как правило, получают то, что хотят; я не говорю о насилии или болезнях. Большинство людей умирают с улыбкой на устах или, по крайней мере, до конца дней чувствуют себя счастливыми. Большинство людей получают ту жизнь, которую выпросили у судьбы; их потребности удовлетворяются.
Ева, видимо, снова улыбнулась (она смотрела теперь перед собой, и он не мог разглядеть выражения ее лица). — Я не раз замечала, до чего ты хорошо все понимаешь, когда дело касается других.
— Может, и так, — подтвердил Роб.
— Не может, а совершенно точно, — сказала Ева, дотрагиваясь до его колена. — Ответь мне — если, по-твоему, большинство людей счастливы, — то как насчет тебя, моя радость?
Роб помолчал, они тихонько покачивались, обдуваемые прохладой.
— Сегодня я отдыхаю душой, и мне хорошо. Увы, это со мной бывает нечасто, особенно в последние годы.
— А чего тебе не хватает, что тебе нужно, сверх того что ты имеешь? — Она отняла руку и слегка отодвинулась от него, только-только за предел досягаемости света.
Роб затруднился ответить. Он решил рассказать ей о печальных событиях недавнего прошлого. — Видишь ли, я не хотел писать. Ждал, пока мне представится случай сесть с тобой рядом и рассказать самому. Дело в том, что я потерял работу в Роли и снова на мели.
— Но почему, милый? — не сразу спросила Ева.
— Смерть отца, — ответил он. — Это случилось так неожиданно; притом у меня и без того все не ладилось. Я засел дома, запил и не ходил некоторое время на работу. Мне заявили, что с них хватит.
— Когда это было?
— С неделю тому назад.
— И ты продолжаешь пить? — спросила она.
— Нет, уже все, — ответил Роб.
— Не надо бы вам с Хатчем ездить…
— Нет, мама, — сказал он. — Теперь за меня можно не беспокоиться.
Она внимательно посмотрела на него, ища доказательств, как будто на веранде было достаточно светло, чтобы определить степень самообладания, увидеть отражение внутренней силы в его глазах. — Никогда не понимала, зачем люди пьют, — сама она никогда ничего, кроме стаканчика хереса на рождество, не пила.
— Ну, для храбрости, оттого что стыдно.
— Стыдно чего?
— Разные люди разного стыдятся.
— Меня интересуешь ты.
— Я не оправдал ожиданий стольких людей; смерть отца лишний раз убедила меня в этом.
— Любая смерть могла бы убедить тебя. Таково назначение смерти. А чего ожидал от тебя Форрест?
— Того же, что и все вы. Чтоб от моей жизни была польза.
— Польза кому? — спросила Ева, понизив голос почти до шепота, по-видимому, очень заинтересованная.