Земная оболочка

С полмили Грейнджер вел машину молча (они свернули на грунтовую дорогу, утопавшую в пыли), затем сказал: — Да, в Брэйси у меня есть домик мисс Винни, он еще стоит, я видел его на прошлую пасху; в среду будет восемь месяцев, как я получил последнее письмо от Грейси и послал ей десять долларов на проезд до Фонтейна. С тех пор от нее ни слуху ни духу. Я ей не нужен, а она мне и вовсе никогда не была нужна. Думал, что нужна, люди так говорили. А здесь я живу из-за Хатча, хочу, чтобы он рос на моих глазах. Он ко мне хорош, и мисс Ева тоже, мисс Рина — та просто золото, Сильви мне не помеха. Ты хочешь увезти Хатча отсюда? — Он посмотрел Робу прямо в лицо.

— Он хочет уехать, — сказал Роб. — Так, по крайней мере, ему кажется; он думает, что нам с ним хорошо бы пожить где-нибудь в другом месте — чтоб только он и я, ну и ты с нами, конечно. Но у меня опять осложнения, Грейнджер. Я потерял работу в Роли; возможно, мне придется вернуться сюда.

— А на что ты собираешься жить?

— Наверное, смогу преподавать здесь. Я уже разговаривал по этому поводу сегодня утром.

— И жить у мисс Евы?

— Нет, хотелось бы с тобой и с Хатчем.

— А кто будет готовить обед?

— Мин.

— Мисс Мин? Минни Таррингтон? Сдаешься, значит?

Роб сказал: — Вероятно, придется. Она сказала, чтобы я решал. Ну и потом, Грейнджер, мне ведь прошлой зимой стукнуло сорок. Я теперь уже не так легко переношу одиночество, как прежде.

Грейнджер кивнул. — А когда ты последний раз от одиночества томился? — спросил он немного погодя.

— Большую часть жизни. Но последнее время мне стало труднее; устаешь ведь, хочется, чтобы кто-то был рядом.

— Одиноким я видел тебя только раз в жизни — когда ты приехал к мисс Хэтти в Брэйси. А с тех пор вокруг тебя людей невпроворот.

— Мне не люди нужны, а человек.

— Делла в молодости была человек — ты ею попользовался. А что она от тебя имела? И мисс Рейчел была человек. Мистер Форрест, мисс Полли, школьники разные, мисс Рина, мисс Ева, Хатч, я. Чем ты нас порадовал? — Усмешка не сходила с его лица.

Роб сказал: — Я пытался вас отблагодарить. Всеми доступными мне способами.

Грейнджер сказал: — Интересно, сколько конфет можно купить, если зайти и лавку и предложить им горсть твоих благодарностей?

— Ни одной, — ответил Роб, — а я разве обещал?

— Тебе хоть стыдно?

— Именно, что стыдно! Ты сам прекрасно знаешь. Это главная моя беда.

— Так сделай что-нибудь, — сказал Грейнджер. — Сделай, пока есть время. Двоих из нас уже нет — с ними ты опоздал.

— Я же сказал тебе, — проговорил Роб. — Я как раз и хочу…

— Хочешь жениться на мисс Мин, переехать сюда, поселиться в доме, который вот-вот развалится, и учить чему-то распущенных детей — и надеешься осчастливить нас с Хатчем? Это ты мне хочешь сказать? Заберешь Хатча, вгонишь в гроб мисс Еву — вот тебе прекрасное начало новой жизни.

Роб сказал: — Хорошо!.. — хотя ничего хорошего во всем этом не было. Затем взглянул на Грейнджера, который не отрывал глаз от дороги, и сказал: — Пожалел бы хоть.

Грейнджер снова ответил не сразу; он больше не улыбался. И сказал негромким — чуть повыше шепота — голосом: — А чем я занят вот уже девятнадцать лет? Всю жизнь только и знаю, что жалею. А теперь хватит с меня. Что я до сих пор делал? Смотрел, как ты пакостишь, и убирал за тобой. Я позволил твоему папаше обойтись со мной хуже, чем с собакой, когда был мальчишкой, которого он обещал поставить на ноги. Он-то помер — мир праху его, — но ты-то жив, тебе еще жить и жить. И ты спрашиваешь меня, останусь ли я с тобой? Так вот что я тебе скажу, Роб: если ты переедешь сюда и начнешь, по обыкновению, пакостить вокруг Хатча, мисс Евы, мисс Рины и меня, ты еще пожалеешь, что я куда подальше вовремя не убрался! — закончил он со смехом. Живший своей жизнью, так не гармонирующий с его лицом рот исказился долгим, почти беззвучным смехом, но глаза оставались прежними, они лишь подтверждали серьезность сказанного: слова его навсегда останутся в силе, а от слов недалеко и до дела.

Роб сказал: — Уезжай хоть завтра!

— Я у мисс Евы работаю. Ты ее попроси мне это сказать.

12

Когда они приехали, двор был пуст — ни собак, ни козы, только дом по-прежнему высился посередине, и было что-то величественное в его запустении (следов краски с тех пор, как Роб впервые увидел его тридцать семь лет назад, значительно поубавилось, ступеньки крыльца совсем перекосились, два окна были заклеены бумагой; но общий вид не изменился — дом был прочный, еще стоять ему и стоять). Роб нажал на гудок. Они подождали — никого. Из-за колодца вышел большой черный петух. Роб спросил: — Ты уверен?

— Разве что все перемерли, — сказал Грейнджер. — Хатч был здесь в прошлое воскресенье. Вместе с Кеннерли.

Роб снова потянулся к гудку.

Грейнджер остановил его руку. — Не надо, — сказал он. — Дом твой — иди.

Роб сказал: — Пошли вместе! — и открыл дверцу. Грейнджер вылез из машины и последовал за ним, держась, однако, на расстоянии. Поднявшись на несколько ступенек, Роб остановился и крикнул: — Есть кто дома? — Они подождали.

Грейнджер сказал: — Их же целая семья.

— Тогда где они?

— На поле работают, на твоем поле.

Роб поднялся на крыльцо, постучал в закрытую дверь, потом взялся за ручку. Она повернулась, дверь оказалась незапертой. Роб вошел в коридор, идущий через весь дом, и оглянулся на Грейнджера. — Заходи, — сказал он.

— Я тут подожду.

Что ж, дом действительно принадлежал ему. Через приотворенную дверь налево он вошел в пустую комнату, то есть совершенно пустую: белая штукатурка стен пожелтела от времени, но почти не растрескалась и держалась крепко. Спальня его двоюродной бабушки, здесь прошла по меньшей мере треть ее жизни. Закрытые окна, жара и духота. Он прошел через комнату до другой двери и отворил ее. Бывшая столовая, старый стол еще сохранился — орехового дерева, овальный, более двух метров в длину, почерневший от времени. Но чистый, аккуратно протертый, даже в трещины не набилось крошек. Окна и тут были закрыты (жалюзи и прежде не было), клонившееся на запад солнце так и било в них. Роб подошел к окну и попробовал приподнять старую раму. Окно заскрипело на все лады.

Женский голос спросил: — Кто тут?

Похолодев от страха, Роб обернулся.

На узенькой раскладушке, стоявшей у противоположной стены, лежала чернокожая девушка, она подняла голову, лицо ее со сна было бессмысленно.

— Я мистер Мейфилд, — сказал он. — Давай я тебе окно открою, а то очень душно.

— Мухи, — сказала она. Провела рукой по глазам, спустила на пол длинные ноги и неуклюже села, обнаружив большой живот — месяцев на семь — на восемь.

Роб спросил: — Где твой отец?

— На прошлое рождество был в Нью-Йорке, а больше я о нем не слыхала.

— Я спрашиваю про Сэма Джаррела; я думал, ты его дочь.

Она уже совсем проснулась. — Нет, не его, — сказала она. — Жена Сэма — моя тетка. Они в поле работают.

— Ты здесь живешь?

— Да вот недавно приехала, что-то я последнее время хвораю все.

— Когда ждешь ребенка? — спросил он.

— А кто его знает.

— У доктора не была?

— Я у них денег не хотела просить.

— Предпочитаешь сидеть тут и париться?