Земной круг. Компиляция. Книги 1-9.

— Кто там?

Это был ее голос, там, за дверью — но он содрогнулся сильнее, чем когда увидел направленные на него острия пик. Вплоть до этого момента он боялся, что ее здесь не окажется, что она куда-нибудь переехала, забыла его. Или, может быть, как раз на это и надеялся.

Сейчас он едва мог найти в себе голос, чтобы отозваться:

— Это я, Лидди… Гуннар.

Дверь загремела, отворилась — и он увидел ее. Она изменилась. Далеко не так сильно, как он сам, но изменилась. Вроде бы отощала. Стала тверже, жестче. Но когда она улыбнулась, ее улыбка по-прежнему осветила угрюмый мир, как бывало всегда.

— Ты что стучишься в собственную дверь, дурачина ты здоровенная?

И тогда он заплакал. Сперва это был просто всхлип, родившийся где-то в животе и всколыхнувший все тело. А потом он уже не мог остановиться. Трясущимися руками он стащил с глаз стекляшки, и все слезы, не пролитые им в Стирии — поскольку Гуннар Броуд никогда не был трусом, — обжигая щеки, покатились по его изуродованному лицу.

Лидди шагнула к нему, и он отпрянул, болезненно горбясь, выставив вперед ладони, отгораживаясь от нее. Словно она была стеклянная и могла расколоться в его руках. Но она все равно обняла его. Тонкие руки — но из этой хватки ему было не вырваться, и хотя Лидди была на голову ниже, она прижала его лицо к своей груди и принялась целовать в затылок, приговаривая:

— Ш-ш-ш… Тише, тише… Все хорошо…

Через какое-то время, когда его всхлипывания начали утихать, она обхватила ладонями его щеки, подняла его голову и посмотрела ему прямо в глаза.

— Что, там было так плохо? — спросила она, спокойно и серьезно.

— Да уж, — просипел он. — Ничего хорошего…

Она улыбнулась своей улыбкой, освещавшей весь мир. Настолько близкой к нему, что он мог видеть ее даже без своих стекляшек.

— Но теперь ты вернулся.

— Да. Теперь я дома.

И он снова принялся плакать.

* * *

Каждый удар топора заставлял Броуда вздрагивать. Он говорил себе, что это звук честного труда, хорошо выполняемой домашней работы. Говорил, что он здесь в безопасности, не на войне, а у себя дома. Но может быть, он принес войну с собой? Может быть, любой участок земли, на котором он стоял, превращался теперь в поле боя? Он попытался спрятать свое беспокойство за шуткой:

— Как по мне, все-таки рубить дрова — мужская работа.

Май поставила на плаху следующий чурбан и занесла топор.

— Все становится женской работой, когда мужчины усвистывают в Стирию.

Когда он уходил из дома, она была больше похожа на мальчишку — тихая, неуклюжая. Как будто собственная кожа ей не по размеру. Сейчас Май по-прежнему выглядела костлявой, но в ее движениях появилась быстрота и сила. Она быстро выросла. У нее не было другого выбора.

Новый удар — и с плахи покатились еще два аккуратных чурбака.

— Надо было мне остаться дома, а тебя послать сражаться, — сказал Броуд. — Может, мы бы победили.

Май улыбнулась ему, и он улыбнулся оттого, что может заставить ее улыбнуться. Думая о том, как это удивительно — что человек, сотворивший все то дурное, что сотворил он, мог приложить руку к сотворению чего-то настолько хорошего, как она.

— Откуда у тебя эти стекла? — спросила она.

Броуд потрогал стекляшки пальцем. Порой он забывал, что они у него на лице — до тех пор, пока не снимал их, и тогда все на расстоянии дальше протянутой руки становилось сплошным смазанным пятном.

— Спас одного человека… Лорд-маршала Миттерика.

— Ого! Неплохо!

— Командующего армией, ни больше ни меньше. Мы попали в засаду, и я там тоже оказался, ну и… — Он понял, что снова до дрожи стиснул кулаки, и принудил себя их разжать. — Он решил, что я его спас. Хотя должен признаться, я понятия не имел, кто он такой, до тех пор, пока все не было кончено. Я же ничего не видел дальше пяти шагов. И тогда он подарил мне эту штуку.

Он снова снял с себя стекляшки, подышал на них и аккуратно протер подолом рубашки.

— Стоят, наверное, как солдатское жалованье за шесть месяцев. Чудо современной мысли. — Он снова зацепил дужки за уши, так что поперечина легла в привычную канавку поперек переносицы. — Но я не жалуюсь, потому что теперь я могу видеть красоту моей дочери даже с другой стороны двора.

— Красоту! — Май пренебрежительно фыркнула, но вид у нее при этом был слегка польщенный.

Пробившееся сквозь тучи солнце легло теплым лучом на улыбающееся лицо Броуда, и на какой-то момент все стало совсем как прежде. Как будто он никуда не уходил.

— Так, значит, ты воевал?

Во рту у Броуда вдруг пересохло.

— Да, воевал.

— И как это, воевать?

— Это…

Столько времени он мечтал увидеть ее лицо — и вот теперь она стоит прямо перед ним, а он боится встретиться с ней глазами!

— Ничего хорошего, — неловко закончил он.

— Я всем рассказываю, что мой отец герой.

Броуд съежился. Облака набежали, накрыв тенью двор, и ужас снова стоял за его спиной.

— Не надо так говорить.

— Что же мне говорить тогда?

Он нахмурился, опустив взгляд к своим саднящим ладоням, потер одну о другую.

— Только не это.

— Что значат эти метки?

Броуд попытался прикрыть рукавом свою татуировку лестничника, но синие звезды на костяшках пальцев все равно высовывались из-под обшлага.

— Да так, просто баловались с парнями.

И он убрал руку за спину, где Май не могла ее видеть. Где ему самому не приходилось на нее смотреть.

— Но…

— Хватит вопросов! — сказала Лидди, выходя на крыльцо. — Твой отец только что вернулся.

— И у меня по горло дел, — прибавил он, вставая. — Крыша, небось, протекает в десяти местах.

Было видно, что женщины старались сохранить дом в презентабельном виде, но работы было слишком много даже для троих, не то что для двоих. Дом выглядел так, словно был готов вот-вот рассыпаться.

— Только осторожно. Боюсь, если ты взгромоздишься на крышу, даже стены могут не выстоять.

— Не удивлюсь. Ладно, пожалуй, схожу сперва взгляну на стадо. Я слышал, цены на шерсть нынче такие, что лучше не бывает, со всеми этими новыми фабриками. Где наши овечки — там, в долине наверху?