Земной круг. Компиляция. Книги 1-9.

— Драть тебя всухаря, капрал Танни, — сварливо поправил знаменщик.

И, должно быть, подчеркивая смысл уточнения, заехал младшему по званию ногой в пах. Затем он реквизировал у Хеджеса новую флягу, а свою, сильно помятую, повесил обратно себе на пояс.

— Это чтобы я как-то оставался в ваших мыслях.

Он перевел взгляд на нескладного дылду-напарника младшего капрала, застывшего с открытым ртом.

— Что-то желаем добавить, посох ходячий?

— Я… Мы…

— Мы или «му»? Не понял смысла. Пристрелите его, Желток.

— Что? — словно икнул нижний чин.

— Что? — в тон ему икнул и этот самый «посох».

— Да шучу я, шучу, недотепы! Черт вас возьми, неужто шевелить мозгами за всех приходится одному мне? Уволакивай своего засранца младшего капрала обратно в расположение батальона, и если я кого-то из вас снова здесь увижу, то своими руками, черт возьми, пристрелю.

Долговязый помог Хеджесу подняться — в слезах и соплях, ноги полусогнуты, на волосах кровь — и они уковыляли в лес. Танни дождался, пока они скроются из вида, повернулся к северянину и протянул руку.

— Мех, пожалуйста.

Надо отдать должное, никаких трудностей с пониманием языка у охотника не возникло. Посмурнев лицом, он шлепнул шкурку Танни в руку. Шкуренка была, честно сказать, плевая, грубой выделки и с кислым запахом.

— Что у тебя там еще?

Танни, одну руку на всякий случай держа на мече, подошел ближе и начал обшаривать охотника.

— Мы его что, грабим?

Арбалет у Желтка был наведен на северянина, то есть в неуютной близости от самого Танни.

— А что? Или ты сам не был в свое время осужден за воровство?

— Я же говорил, что не крал.

— Вот они, слова любого вора. Это не грабеж, Желток, это война.

При северянине оказалось несколько полосок сушеного мяса, и Танни их прикарманил. Потом еще нашлось кресало с кремнем; их капрал отбросил. Денег не было, что неудивительно: монеты в этих диких краях были все еще не в ходу.

— О, у него клинок! — спохватился Желток, покачивая арбалетом.

— Свежевальный нож, болван, — Танни вынул его и сунул себе за пояс. — Потом брызнем на него кроличьей крови и скажем, что сняли с убитого названного: пари держу, что можно будет втюхать какому-нибудь олуху в Адуе.

Он реквизировал у северянина лук и стрелы — еще не хватало, чтобы тот решил вдруг выстрелить им вслед. Уж больно неприветливый у охотника вид, хотя и сам Танни вряд ли бы выглядел чересчур приветливо сразу после того, как его дважды обчистили. Подумалось, а не прихватить ли заодно и его плащ, но он вконец пообтрепался, а вообще, не исключено, принадлежал некогда Союзу. Сам Танни удачно стянул с квартирмейстерского склада в Остенгорме пару десятков армейских плащей, и до сих пор не успел их все пристроить. Так что чужого добра нам не надо.

— Ну вот и все, — довольно крякнул он, отступая на шаг. — Стоило беспокоиться.

— А что теперь? — с трудом наводя не по росту большой арбалет, спросил Желток. — Мне его пристрелить?

— Ах ты маленький кровожадный гаденыш! Это еще зачем?

— Ну… разве он не разболтает своим друзьям за ручьем, что мы здесь?

— Нас тут сколько на болоте второй день сидит, четыре сотни? И ты думаешь, здесь за все это время один только Хеджес шлялся? Эх, Желток, Желток. Да они доподлинно знают, что мы здесь, можешь поверить на слово.

— Так что… мы его того, отпускаем?

— А ты хочешь утащить его в лагерь и оставить при себе ручной зверушкой?

— Нет.

— Или застрелить?

— Тоже нет.

— Тогда что?

Они втроем стояли в гаснущем свете. Желток опустил арбалет и махнул свободной рукой.

— Иди вон.

Танни мотнул головой на деревья:

— Ступай давай.

Северянин еще потоптался, поморгал и, угрюмо оглядев вначале Танни, затем Желтка, побрел в лес, сердито что-то бормоча.

— Вот тебе и умы и сердца, — вздохнул Желток.

— Вот-вот, — Танни пристраивал под полой плаща нож северянина, — они самые.

Добрые дела

Строения Осрунга обступали Зоба, будто наперебой спеша рассказать ему о кровопролитии. У каждого была своя история, и каждый угол начинал очередное повествование об учиненном злодействе.

Много домов выгорело дотла; кое-где дымились обугленные стропила, а воздух чадил гарью разрушения. Слепо зияли пустые окна, ставни поросли щетиной из стрел, а висящие на петлях двери покрылись шрамами от топоров. По запятнанному булыжнику перепархивал мусор, безмолвными грудами лежали обломки и трупы; холодную плоть, бывшую некогда людьми, сволакивали за пятки к месту упокоения в яме.

Мрачного вида карлы хмуро пялилились на странную процессию. По улице тащились шесть десятков раненых солдат Союза, позади, как волк за овечьей отарой, шагал Хлад, а впереди ковылял Зоб с девицей.

Он ловил себя на том, что то и дело тайком на нее поглядывает. А как же: не так уж часто ему доводится видеть женщин. За исключением, понятно, Чудесницы, но ведь это не одно и то же. Ох и отвесила б она ему сейчас тумака за такие слова, хотя сути это не меняет. А эта, гляди, какая прелестница. Прямо девушка. Хотя с утра она наверняка выглядела более пригожей, как, собственно, и Осрунг. Война никому не прибавляет красоты. Похоже, девице вырвали с макушки клок волос, а остальные сбились в грязный колтун. В углу рта большущий синяк. Один рукав на замызганном платье порван и побурел от запекшейся крови. Однако плакать не плачет; видно, не из тех.

— Ты в порядке? — спросил у нее Зоб.

Она оглянулась через плечо на влекущуюся сзади колонну с подпорками, носилками и искаженными болью лицами.

— Да наверно. Могло быть и хуже.

— Пожалуй, что и так.

— Ну, а ты ничего?

— А?

Она указала на его лицо, и Зоб притронулся к заштопанному рубцу на щеке. Он о нем напрочь забыл.

— Тоже, знаешь, могло быть хуже. Так что еще ладно, что эдак обошлось.

— А вот интересно… если б не обошлось, что бы ты делал?

Зоб открыл рот и понял, что ответить-то особо нечего.

— И не знаю. Может, добрым словом бы залечил.

Девица оглядела разрушенную площадь, по которой они шли; раненых, что изможденно притулились у стены дома на северной стороне; увечную колонну, что тянулась сзади.

— Добрые слова среди всего этого, похоже, не помогут.

Зоб медленно кивнул.

— А что нам еще остается?

Примерно в дюжине шагов от северной оконечности моста он остановился; сзади подошел Хлад. Впереди тянулась узкая мощеная дорожка, на дальнем конце горела пара факелов. Людей не наблюдалось, хотя козе понятно, что в темных постройках на том берегу плотно засели негодяи, у которых руки так и чешутся. А в руках — наведенные арбалеты. Мосток-то пустячный, а вот чтобы пройти по нему, требуется храбрость. Особенно сейчас. Ужас как много шагов, и на каждом вполне можно заполучить в орехи стрелу. Но и, стоя тут почем зря, ничего хорошего не дождешься. А то и наоборот: ишь как темнеет с каждой минутой.