Земной круг. Компиляция. Книги 1-9.

— Кальдер, почему ты мне не помог? — Скейл выпростал обрубок из-под накидки и, выпятив челюсть, бросил на него хмурый взгляд. — Там, на мосту. Почему не пришел?

— Я хотел. — Лгун, бессовестный. — Да выяснил, что в лесу за ручьем поджидает Союз. Как раз у нас с фланга. Хотел прийти, но не мог. Сожалею.

Разве что оно и было правдой, это самое «сожалею». Уж какая от него польза.

— Ну ладно.

Лицо Скейла, когда он прятал обрубок обратно под накидку, напоминало покореженную маску.

— Похоже, ты был прав. Этому миру надо побольше мыслителей и поменьше героев.

Он мимолетно глянул на Кальдера, заставив его поежиться.

— Из нас двоих за умного всегда был ты.

— Да нет. Прав был как раз ты. Иногда нужно драться.

Кстати, вот на этом месте он тогда стоял. Земля все еще в шрамах. Вытоптанные колосья, разбросанные обломки стрел, изувеченные части амуниции вокруг остатков окопов. Перед стеной Клейла земля снова засохла. Застывшие отпечатки башмаков, копыт, рук — все, что осталось от тех, кто принял здесь смерть.

— Добивайся, чего можешь, словом, — проговорил Кальдер, — но слово вооруженного человека звенит куда слаще. Так говорил ты. Как когда-то отец.

А разве не говорил он и насчет семьи? Насчет того, что нет ничего важнее? А о милосердии — что надо всегда о нем думать?

— Когда ты молод, тебе кажется, что отец знает все, — сказал Скейл. — А вот я теперь начинаю осознавать, что он во многом был не прав. Вспомни, в конце концов, как с ним все получилось.

— Это так.

Каждое слово ощущалось тяжеленной глыбой. Сколько он, Кальдер, жил в глухом отчаянии от того, что на пути у него постоянно маячит этот вот быковатый тугодум? Сколько насмешек он от него вынес? Кулак сомкнулся на лежащем в кармане металле. Цепь отца. Его цепь. Неужто семья и впрямь самое важное? Или же она — свинцовые грузила, что тянут книзу?

Мародеры остались позади, а заодно и места, где разворачивалось сражение. Путь лежал по тропинке мимо дома, где его несколькими ночами ранее разбудил Скейл. И где Байяз накануне ночью устроил ему еще более резкое пробуждение. Что это, испытание? Чародей проверяет его на прочность? Кальдера в чем только не обвиняли, но только не в недостатке жестокосердия.

Как давно он мечтал занять место отца? Наверное, начал еще прежде, чем отец его потерял. И вот теперь оставался лишь один, последний барьер. Надо всего-то кивнуть. Он покосился на развалину-брата. Перемахнуть такой барьер для человека с амбициями — раз плюнуть. Кальдера обвиняли во многом, но только не в недостатке апломба.

— Из нас двоих в отца пошел ты, — говорил Скейл. — Я пробовал было, но… не выходило. Всегда считал, что на роль короля ты годишься больше.

— Может быть, — шепнул Кальдер.

Кто бы сомневался.

Хлад ехал чуть сзади — одна рука на поводьях, другая на бедре. Вид самый что ни на есть расслабленный, сидит и чуть покачивается в такт движению лошади. А кончики пальцев эдак легонько, невзначай касаются рукояти меча в ножнах. Меча, который принадлежал Черному Доу. А до этого Девятипалому. Хлад вопросительно поднял бровь.

Кровь прилила к глазам. Вот он, момент, когда всего можно достичь. Прав был Байяз. Нельзя стать королем, не принеся определенных жертв. Кальдер сделал бесконечно глубокий вдох и затаил дыхание. Сейчас.

И медленно качнул головой.

Рука Хлада пропала из вида; лошадь приотстала.

— Может, из братьев я и лучший, — сказал Кальдер, — но ты старший.

Он подвел коня поближе к лошади Скейла, неторопливо достал из кармана отцову цепь и водрузил ее на шею Скейлу, аккуратно расправив по плечам. Похлопал его по спине, задержав там руку. А сам прикидывал, любил ли он когда-нибудь этого тупицу. Любил ли вообще кого-то, кроме себя. И, смиренно потупив голову, сказал:

— Позволь мне быть первым, кто склонится перед новым королем северян.

Скейл растерянно посмотрел на алмаз поверх холщовой рубахи.

— Никогда не думал, что оно так кончится.

Не думал, признаться, и Кальдер. Но теперь он был даже рад, что все вышло именно так.

— Кончится? — ухмыльнулся он брату. — Нет, все только начинается.

Житье на покое

Дом стоял не у воды. И завалинки около него не было. Была скамейка с видом на долину, но когда он сидел на ней вечерами с трубкой, улыбаться отчего-то не улыбалось, а все думалось о тех, кого он за все годы похоронил. Когда шел дождь, протекал карниз, причем последнее время что-то уж больно сильно. Жилая часть состояла из единственной комнаты, где была сооружена лежанка с приставной лесенкой; домом этот сарай можно было назвать с большой натяжкой. Тем не менее это был именно дом, с добротным дубовым остовом и хорошей каменной трубой. И он принадлежал ему. Мечты не прорастают сами по себе, их надо взращивать и пестовать, но надо же где-то посадить и первое семя. Во всяком случае, так твердил себе Зоб.

— Ч-черт!

Молоток с ногтем схлестнулись в районе деревяшки, и вот уже горе-столяр описывал круги по комнате, шипя, выражаясь и тряся ушибленной рукой. Работать с деревом на поверку оказалось делом непростым. И как только люди зарабатывают этим ремеслом на пропитание? Нынче он, быть может, уже не так грыз ногти, но зато взялся, язви их, чертей, вколачивать себе в пальцы. Печально, но факт: нынешние неисчислимые раны на руках повернули Зоба лицом к осознанию, что плотник из него неважнецкий. В грезах об уходе на покой он неизменно представлял себя за созиданием вещей неписаной красоты. При этом откуда-нибудь сверху сквозь цветные витражи непременно струился свет, а снизу живописными столбиками взвивались опилки. Виделись резные фронтоны с золочеными драконьими головами, совсем как живыми, так что слава о них шла по всему Северу, а народ стекался за многие мили, чтоб взглянуть на них хоть одним глазком. Но выяснилось, что и дерево может быть с такими же изъянами, сучками и занозами, что и люди.

— Драть его лети, — ворчал Зоб, растирая постепенно оживающий большой палец с ногтем и без того черным от вчерашнего попадания молотком.

В деревне ему улыбались, подкидывали временами работенку, хотя сами плотницким ремеслом, похоже, владели куда лучше. И вон тот новый амбар воздвигли, не прибегая к его навыкам — потому он и смотрелся не в пример ладней. И вообще Зоб склонялся к мысли, что его в долине ценят больше за меч, чем за пилу. Пока шла война, все разбойники Севера были заняты убийством и грабежом южан. Теперь же они хлынули обратно на земляков, и надо было пользоваться каждой возможностью защитить людей. А потому живущий по соседству названный как нельзя кстати. Уж такие времена.

Все еще такие, и когда они станут иными, неизвестно. Может, никогда.

Он примостился на корточках возле покалеченного стула, последней пока потери в междоусобной войне Зоба с мебелью. Сослепу он расплющил стык, который вытачивал весь последний час, и теперь новая ножка стула выпирала под углом с уродливым вздутием в том месте, где шваркнул молоток. Поделом тебе: работай при свете, а не впотьмах. Но, опять же, если не доделать за сегодня, то…

— Зобатый!

Голова непроизвольно дернулась. Голос мужской, низкий и грубый.

— Зобатый, ты здесь?

Он похолодел. Быть может, по жизни ты и разыгрывал из себя прямого резака, но от черных делишек не отойти так просто, без каких-нибудь там счетов, какого рубаку из себя ни корчь.

Зоб вскочил, во всяком случае, поднялся настолько быстро, как нынче получалось, кинулся к скобе над дверью, где висел меч; завозился и чуть не уронил его на голову, вполголоса цедя проклятия. Если кто-то пришел его убить, то вряд ли стал бы звать по имени, предостерегая. Если только этот человек не идиот. Хотя идиоты бывают такими же мстительными; даже, пожалуй, поболе.