Земные и небесные странствия поэта

Вот она, змеиная жажда жизни!..

Да!..

В Индии кобры за тысячу километров находят своего врага и убивают его…

Змеи обладают великой памятью, как великие тираны…

О Боже…

Не знаю, может ли Эфа из Москвы доползти, добраться до фан-ягнобского ущелья?..

Почему-то чудится мне, что может!.. Вот у кого нужно учиться чувству родины!..

Но моя Эфа не хочет уходить от меня… да!..

И я не хочу, чтобы она ушла… из ночного одиночества моего…

Пока!..

…Эфа! Эфа! Вот вся Тайна твоя?.. Или еще не вся?..

Я чую, что не вся…

Я опять наклоняюсь к спящей змее и шепчу ей на таджикском древнем языке Царей:

— Ман туро нагз мебинам! Я люблю тебя!.. — и глажу ее по рожкам…

И она открывает глаза и преданно глядит на меня…

О Боже!.. Ей сладко… Звенят ее допотопные рожки…

Интересно, в чьем чреве созрела она?

И кого убила, удушила, уязвила, когда выходила из чужого чрева на землю?..

И я вспоминаю изреченье нынешнего мудреца-суфия Ходжи Зульфикара: “Почему змея мудра?.. Потому что она всем телом льнет, лепится к земле… не расстается с землей…”

Да…

А человек мудрее змеи?..

И он покидает живую землю и бежит в мертвые города…

Эфа… Любовь моя…

Тайна моя…

Тайна, которая уходит ко Дням Первотворения…

Тайна, которая восходит к самому Творцу…

А люди, которые раскрывают эту Тайну, должны умереть…

Я?..

Глава семнадцатая ЛЮБОВЬ И СЕКС

…Любовь — это рыба, плывущая в таинственных бездонных глубинах океана…

Кто знает пути её?

А секс — это та же рыба, бьющаяся в горящем масле на сковороде.

И кто не знает путь её?..

Дервиш-суфий Ходжа Зульфикар

…Первая жена дается тебе в юности твоей, чтобы она проводила тебя — юного, трепетного — в суровую жизнь и разделила святой пожар чресел твоих… да…

Последняя жена дается тебе в старости твоей, чтобы она проводила тебя в смерть…

А Святые Отцы даются тебе всегда, чтобы они проводили тебя, грешного и заблудшего, мимолетного, в Вечное Царствие Небесное… да…

…Первая моя жена была Гуля, и она ушла в смерть, в Водопад, оставив меня на берегу жизни…

Потом в моей кочевой жизни было много сладчайших, мимогрядущих, залетных дев и жен…

Моя еврейская, вселенская, бурливая, как горная река, всеотзывчивая кровь заставляла меня влюбляться во всех жен и дев — и красивых, и некрасивых, и молодых, и немолодых!..

Особенно весной, когда разливалась необъятная душа-река моя и в разливе своем захватывала много прибрежных человеков и домов!..

И это был великий и нежный улов, урожай нагосеребряных дев и жен!..

Я не ведал тогда чувства блуда и греха, а был слепой хмельной женолюб-женолов-женоосел…

Истинно говорят Святые Отцы: “Жены человеческие — сеть прельщенья человеком!..”

И в этих сетях долго и сладко бился, вился я…

И остался лютым, безбрежным холостяком, потому что русская, смиренная, бездонно совестливая, жертвенная кровь говорила мне: “Как же ты женишься на одной жене, если ты любишь всех дев и жен? И ты сделаешь безбрежно несчастной ее…”

И я покорялся этим двум кровям и божественному зову их!.. да!..

Но вот опустел мой холостяцкий дом, дом, дом…

А мудрец-суфий Ходжа Зульфикар говорит, что если веселые гости не посещают твой одинокий дом — то скоро жди последнюю гостью-цыганку… Смерть…

И она будет твоей последней девой и женой…

Ой, хххххх!.. О!..

Но все-таки я не был люто, осатанело, кривобоко одинок…

Я преподавал в Московском университете на биологическом факультете, и у меня было несколько аспирантов, и средь них жгучая, чернявая, хмельноногая певучая украинка Капитолина Самецкая…

Она приехала из разгромленной, нищенствующей Украины, и с отличием окончила университет, и поступила ко мне в аспирантуру…

Она занималась гимнастикой и балетом и была необычайно лакомо слеплена, сложена — словно Господь творил ее одним циркулем — вся она была составлена из телесных, нежных кругов, и округлостей, и овалов, и холмов…

И в эпоху всеобщей демократической нищеты и демагогии подрабатывала стриптизершей в ночном клубе…

Иногда я ходил в клуб, и воспаленно глядел на Капу, и на ее неслыханно круглые глаза, губы, груди, живот, бедра, лядвеи, ягодицы, колени, икры — это была дивная, бесконечная вселенная женского тела…

Это были всекруглые Часы Плоти, и они били, бились, круглились для меня!..

У нее были смоляные длинные волнистые волосы и поразительно белая, альпийская кожа, и эта пропасть, и ее бешеные круги, полушария, округлости лунные завлекали насмерть ночных, хмельных мужей…

И я был средь них. И воспалялся. И наливался…

И прямо из клуба — быстрей, чтобы от зрелища нагой Капы не погиб, не сник по дороге мой малый жар-пожар, моя свечечка на ветру — мы приезжали в мой дом…

Я быстро зажигал камин, у камина лежала шкура памирского черного волка, которую я некогда привез из Хорога, и на которой лежала вечно раскрытая книга “Кама-Сутра” с алчными картинами-позами влюбленных, и мы раздевались, и ложились на эту шкуру, и нагие, вначале не спеша, предвкушая, вольно, молча грелись у огня…

У меня было старинное, павловское, высокое, красного дерева зеркало, доставшееся мне от вдовы генерала.

Вдова сказала мне, что это Зеркало принадлежало самой Наталье Гончаровой и стояло в их спальне с Пушкиным…

И я часто закрывал глаза и представлял соитье великого Поэта и первой красавицы Империи!..

Соитье, которое так сладостно и нескромно описал Поэт, особенно в конце стихотворенья: “…И оживляешься потом все боле, боле! И делишь, наконец, мой пламень поневоле…”

Я часто глядел в пустынное, перламутровое, колодезное зеркало, завидуя тому, что оно в былые времена видело, отражало, вбирало…

Древние говорили, что зеркало — это душа, а пыль на зеркале — это тело…