Земные и небесные странствия поэта
Шрифт:
Что ты один невинный снег
Что ты один невинный брег
Что ай лучатся ай снега что ай дорога глубока до полевого до Христа
О дай Господь о дай о дай
Дай помереть в пречистых в чистых во лиющихся в очах в устах снегах
снегах полях полях
Дай снежного хлебнуть навеки навек молока
Но ты одна невинна Русь
Но ты один невинный снег
Господь повей повей повей в снегах блаженнейших полей
Господь прими коль упасусь а коль завьюсь не сберегусь
Прими Господь невинну Русь прими Господь невинну Русь
Но
Звенишь вкруг брошенных церквей
Господь помилуй и в метель
Господь помилуй и в метель Русь забы’тую в поле дщерь
Помилуй мил мал’ую дщерь
Господь средь мерзлых деревень Христов колодезь ей взлелей
Бадью текучих хрусталей в уста атласные пролей
Помилуй мил мал’ую дщерь
Но ты один невинный снег
Но ты один невинный брег
И у невинных дымных хат невинно тополи стоят
И у невинных дымных хат невинно тополи стоят
Помилуй Отче помяни Христов колодезь насади
И иииии
Бадьей ледовых жемчугов осыпь семью нагих кустов
Но ты один невинный снег
Но ты один невинный брег
Блаже!
…Поэт уже спал, опьянел, улетел…
Он уснул прямо в моем кресле у камина…
…Ночь…
Метель неистовая, прощальнозимняя треплет, наклоняет, гнет, гнетет дом мой…
Я пошел на второй этаж в свой кабинет, который теперь стал нашей с Анной спальней и уснул…
Я люблю спать в метель… Кажется, что она тебя уносит, затуманивает, убаюкивает, и ты зарываешься в глухое одеяло, как в детстве, и кажется, что это беспомощное одеяло упасет, убережет тебя от метели, и она заберется всюду и пройдет чрез все щели дома, но не пройдет чрез твое одеяло…
Тут гнездо нетронутое, заветное, сокровенное… ты лежишь, как яйцо в птичьем гнезде…
О, ночной Господь мой… Властитель снов моих…
…В метель всегда мне сны снятся… особенно ранним утром… это полусон-полуявь-полуреальность, и я могу туманно глядеть в сон свой и даже управлять им что ли, что ли… Сны-фильмы, что ли…
Но этот страшный сон был…
Я опять видел мой фан-ягнобский Водопад самоубийц, и Гуля Сарданапал не сидела у подножья пылящего алмазного Водопада, а летела в нем с чудовищной высоты, как та одинокая рыба-форель, что попала в корзину мою!..
И вдруг повеяло снегом ледяным, альпийским ветром, и исполинский циклопический Водопад на бегу, налету оледенел и стал застывшим Ледопадом прозрачным!..
А Гуля! моя тихая, покорная Гуля застряла во льду прозрачном Водопада, как рыба в несметном недвижном аквариуме… (как змея Эфа за стеклами?)
И она пыталась выбраться изо льда, но еще более сковывалась льдами летучими, хрустальными, бегучими…
И она маялась во глубине несметного Ледопада, и она беспомощно, беззащитно махала мне обледеневающими руками, как в гигантском, застрявшем между небом и землей, лифте прозрачном, и что-то шептала: “Алик, Алик,
Алик… не возвращайся…”И она не звала меня, не манила, а прощалась…
Потому что, если покойники зовут тебя — значит твой срок близок…
Но она это знала…. она и оттуда любила меня и не манила, не звала, не завлекала, а просто тщилась, маялась, жалела меня, прощалась…
И махала из несметного Ледопада обледенелыми руками, как крыльями…
…И тут я проснулся и понял, почему снег и ледяной ветер объяли мой дальный Водопад…
Это от бешеного ветра и метели форточка отлетела, открылась, и несло, несло, мело в мой сонный кабинет, и на мою сонную постель, и в сон мой предутренний, распахнутый беззащитно, мело, несло снегом, метелью, ледяным ветром, ветром…
Я встал, закрыл форточку…
Я весь был в слезах: такой чудовищной картины, как замерзающая в чудовищном Водопаде-Ледопаде моя Гуля Сарданапал, я никогда не мог представить даже в горячечных снах-болезнях — хворях моих…
И все это было очень близко в утреннем полусне… казалось, я мог потрогать руками этот Водопад-Ледопад и Гулю в нем…
Я вспомнил великие строки Генриха Гейне: “Я плакал во сне — мне снилось, что ты меня любишь опять… И я проснулся, и долго не в силах был слезы унять…”
И я плакал… Но уже не во сне, а наяву…
Так сладки были слёзы… как в детстве моём, когда ты ждёшь, что матушка погладит тебя по голове… и вымаливаешь, выпрашиваешь эту ласку… но тут некому было тебя погладить…
О Боже!.. Я не люблю сны… они легко улетучиваются, забываются во днях…
Но этот сон навсегда остался во мне….
…А где же Анна?.. Её не было в постели…
Я тихо спустился по истертой лестнице. Было уже сизое утро… Метель и ветер улеглись….
Камин горел ярко.
Анна сидела у камина на волчьей шкуре, опустив голову на колени. Она плакала. Она, как и я, была в слезах…
— Анна, Анечка, ты плачешь?.. И я тоже… И тебе сон печальный приснился? В метель да ветер сны далеко нас уносят… А где поэт?.. он не приставал к тебе?..
…Она шепчет, она совсем дитя-ребенок ломкий, сосулечка апрельская льняная, забредшая, упавшая в зимнее мое одиночество, и мне томительно, вдруг слепяще, разрывчиво, туберкулезно, печально жаль, жаль её…
Что делать мне с ней?.. Так я боюсь потерять её… А знаю, чую, что потеряю…
И вдруг она улыбается:
— Поэт ушел… Поэт улетел!..
— Как улетел?
Ему всю ночь было плохо, тошно… его рвало от еды… он же почти ничего не ест, а тут набросился на еду и вино…
Я его лечила, утешала… А ранним утром проводила…
Ветер был неистовый!.. Такой ветер уносит дома и деревья вырывает с корнем…
Но поэт радовался этому ветру…. Он надел свою необъятную летающую рубаху Иоанна Кронштадтского, и шаровары ветреные летательные, и валенки легкие вологодские…