Земные и небесные странствия поэта

Так и язык арамейский — материнский язык, первоязык колыбельный твой…

Язык, ведущий прямо к Богу…

О чём же говорили Всадники?..

А говорили, шептались Всадники удивленно о том, что вот бродят по Руси Они — Голод и Война — и собирают урожай мертвых-усопших и убиенных — по два миллиона душ в год, а никто не замечает! не видит! не изгоняет Их!.. Вот слепцы!..

А народ, который не видит убийц своих, — обречен…

Когда же люди русские увидят убийц своих?..

Вот Они!.. Вот!..

Поэт Z сказал о народе своем:

…Слепая рать бредет в полях —

Пред нею лютый враг,

Но вождь слепой влечет слепцов

Мимо врага — в овраг…

Святая обморочная нищая слепота…

Куда ведёшь ты?..

Глава двадцать пятая ЗОЛОТАЯ ОБРЕЧЕННОСТЬ ЛИСТОПАДОВ В ДРЕВНЕРУССКИХ СВЯТООТЕЧЕСКИХ СТАРООБРЯДЧЕСКИХ ЛЕСАХ, ЛЕСАХ…

…Слаще обреченных на смерть —

никто не может любить и петь…

Суфий Ходжа Зульфикар

…Тебя любить, обнять и плакать над тобой…

А. Фет

…В золотом златом сиянии шелесте лепете шепоте осыпи распаде разброде сентябрьских русских лесов лесов лесов

Как дитя болезное родимое тайно усыпающее отходящее в тихой резной голубой

холмистой ржаной полевой льняной колыбели необъятной Руси зыбке люльке вечерней

древностной лепетной тихостной ветхостной

Покоится средь осенней дымчатой матерчатой золотистой густой озими овиди огляди

Покоится хоронится бережется смиренное покорное увяданье умыканье усыпанье

умиранье русских наших последних блаженных златых деревень деревень

Русь! куда теперь?..

Поэт Z.

…В дыму и чаду пожарищ пожухло, повяло прошло лето: июнь — жарник-хлеборост, июль-страдник и блаженный август-жнивень…

Да в дыму трудно было различить их…

Эту заблудшую Тройку в дымном, несметном осоте, луговой овсянице, бурьяне…

…Мы с Анной от дыма уехали на север, но и там дым гулял, царил, но вот повеяло сиверами северными ветрами-листобоями, полетела жемчужная “богородицына” пряжа-тенетник, паутина, на которой тихо кочуют, расселяются крошечные паучки…

…О Боже!..

А мы плывем в Твоей паутине!..

А мы — Твои грешные кочевые паучки!.. да

И так далеко иногда уходим от Тебя…

А без Бога не до порога…

И…

И пришли великие, древнерусские, атласные листопады великошумные в борах, лесах наших…

— Царь Дарий, а почему леса “старообрядческие”? — Анна улыбается мне.

Она в коротком клетчатом платье…

А чеканные ее снежнонагие, струящиеся, льющиеся, холмистые, ручьистые ноги, ноги ее живожемчужные, словно никак не связаны с этим коротким платьем, никак не покрыты им…

Распахнутые они… лакомые…

А еще на ней такие же клетчатые тугие трусики, которые выдерживают и не удерживают тайный напор-натиск всех её сокровенных серебряных полушарий-полуполнолуний, и курчавых затаенных ее ложбинок, извивов, холмиков, серпантинов, где я бродил губами и ноздрями, весь погружаясь, и тугая резинка трусиков её заветных жалела меня, соблюдала, не хлестала, ласкала…

Подросли уже и волнуются, вьются её чародейные, русалочьи серебряные власы, власы, а глаза её, как мокрые от нежного дождя лесные колокольчики туманные, влажные, протяжные, и чудится, что какой-то шелест, звон ангельский, херувимский певучий, голубиный идет от этих колокольцев живых…

Мне больно глядеть на эту красоту, на этот чреватый алмазный бутон — и я только украдкой, исподтишка, мгновенно взглядываю на нее и радуюсь этой ранней спелости её пшениц и льнов…

И я брожу средь колосьев этих один?..

Ангел Серебряные Власы, ты со мной?..

— Леса “старообрядческие”, потому что они блюдут древний обряд золотых листопадов…

Она улыбается… Как поле пшениц златых! как поле льнов серебряных, жемчужных, она покачивается, трепещет, тревожится, извивается…

— Царь Дарий! А почему “золотая обреченность листопадов”?

— Анна! Пойдем в золотые леса да там навек заблудимся! затеряемся! листопадами, как несметными одеялами, накроемся да уснем до весны… иль навек что ли?..

— Царь Дарий! Я согласна!.. Пойдемте!.. Затеряемся, заблудимся, забудемся насмерть!..

Царь Дарий, у меня ведь нет никого на земле… кроме вас… Кроме вас! кроме вас!..

Вы пойдете в листопады навек усыпать и я с вами! с вами! с вами!..

И раньше вас, чтобы вам там не тосковать одному!.. И я вас там подожду…

Она шепчет, что ли? или кричит?..

А эхо в златых златохмельных борах роняет, обивает, снимает спелый, вялый лист, лист, лист…

Лист золотой летит…

…И я с вами, с вами и раньше вас, чтобы вам там не тосковать! я буду вас там ждать! ждать! ждать!..

— Анна! Как я люблю, лелею тебя в этих листопадных, златоструящихся златых борах!..

…Ах, Господь листопадных дубрав!..

Ах, зачем мы не ушли, не остались, не затерялись тогда в этих теплотворящих лесах… Ах!..

Но те, кто обречены, — не могут даже поймать летящий в руки златой лист…

Мы! Обречены!..

Лист опадный златой летит мимо рук — твоих и моих!..

Ииииии…

…И вот уже осенние туманы, заклубились, задымили, вышли на знакомую дорогу…

Мы едем мимо деревни Марфиньки моей, и я останавливаю машину и с тайной надеждой иду к избе, которая когда-то стала мне домом родным и спасла, сберегла мне душу…

Но изба заколочена. Уже не плещется безвольно дверь на ветру…

Кто-то проявил последнюю заботу о русской избе и заколотил ее насмерть…

Надолго? Навсегда? На сколько веков? На сколько тысячелетий заколотили избу русскую?..

А? А? А?..

…Потом мы ехали мимо Блудова болота, где лежат советские, убитые, юные солдатики во множестве, обернувшиеся самой крупной в мире гранатовой клюквой…

Это тут лежит, бродит молоденькая учительница Людочка Кашина… Мать Анны…

…И опять в туманах, в хлябях призрачно возникают на дорогах русские отчаявшиеся, блудные жены — “матрешки” в павловопосадских платках старинных…