Земные и небесные странствия поэта
Шрифт:
Мы вышли во двор… Ничего не видно от крутящихся, несущихся в омуте двора ветра и метели…
Тогда он пошел к голубой ели… Трудно влезть на голубую ель… Он оставил клок жемчужных волос на ветви…
Он сказал: “Я люблю стартовать, срываться в ветер и метель с деревьев! Я привык! Я лазаю, как белка!..
Я помогла ему немного, подперла его худые-худые ноги и колени…
Но он легко взобрался почти на верхушку ели…
Он оттуда закричал: “Гляди, девочка, я, как елочная сосулька, на вершине новогодней ели!..”
О! на вершине ели он, весь в белых плещущихся, как парус, одеждах, бился,
И потом он легко сорвался и весело улетел в слепой, хмельной, густой, сметанной уже метели и только глухо с небес прокричал мне:
“Пока!.. До следующей великой метели!..”
Метель объяла его, подняла и съела…
…Анна сидела у огня, и слезы уже высохли на её щеках и глазах… Она по-прежнему улыбалась…
Тогда я вздохнул и сказал:
— Поэты всегда летают… Чем страшней жизнь — тем больше они летают… Как искры над пожаром… А у нас сейчас вся наша Россия — сплошной пожар…
Тогда она тихо шепнула мне:
— Царь Дарий!.. Когда моя мамочка Людочка Кашина в последний раз уходила на родное Блудово болото за клюквой, а на самом деле — за смертью — она сказала мне: “Анечка! Если со мной что-то случится — знай, что у тебя есть отец… Голубоглазый, льновласый, залетный, захожий красавец… Как сияющий транссибирский экспресс, тормознувший на нищем полустанке. А полустанок — это я… А он — великий безвестный поэт со странным именем Z… Когда ты увидишь его — ты сразу узнаешь его, а он узнает сразу тебя!..”
Царь Дарий! Я сразу узнала его — моего отца — а он не узнал меня…
— Анна! Я даже не знаю, где он живет… Но я найду его… Почему же ты не сказала ему всей правды?
— Потому что тогда бы он перестал летать…
А моя мамочка была не только замечательной учительницей. Она была и дивной кружевницей…
В 1910 году в России было сто тысяч кружевниц… Россия — кружевная страна!..
А нынче кружевниц осталось только несколько тысяч!.. И одна из них — моя матушка!..
Все русские метели — это ледяные кружева!..
Это моя матушка с того света насылает разматывает кружева свои летучие на землю русскую!.. Это её кружева загробные по Руси метелями летают!.. Это она оттуда помогает летать моему отцу!..
…Я вздрогнул! я вспомнил, как метель играла со мной на дороге…
Это Анина мать со мной играла? завлекала?.. завораживала?.. освежала…радовала меня своими снежными загробными весёлыми обольстительными кружевами, кружевами…
Да!.. И это было Божье знамение…
Глава двадцать третья
ГРАНАТОВЫЙ КОВЕР НА ИЗУМРУДНОЙ ТРАВЕ
ПОД ГОЛУБЫМИ ЕЛЯМИ
…Ранним павлиньим весенним утром смоляной петух с коралловым гребнем
настигает жемчужную курицу!..
…Вот оно — глупое счастье
С белыми окнами в сад…
…И плывет твое горло в рубинах поцелуев моих,
Как по ручью надкусанное яблоко…
…Весна!.. Всеоживляющая! Всеблагодатная!..
Май-травень… Настой-аромат густой еловых, каплющих живиц-смол-серок плывет над моим двором от голубых елей, елей…
Ах, Анна, Анечка! вот уже весна… май-травень…
А ладья нашей любви все плывет среди весенней, Святой, объятой бесами, Руси?..
А мы хотим построить гнездо любви на Древе подрубленном Руси?..
Ах, Ангел Серебряные Власы…
…И я вспоминаю пророчества рыжего батюшки на коне: “На Руси будет великий голод… Трупы неподобранные во множестве будут лежать даже в сытых градах… Бесы голод приведут на Русь… Но голод и изгонит бесов из Руси… Очистится Русь и восстанет, взойдет в силе Иисуса Христа…”
…Да!..
О Боже!
…Но во дворе, в моем дворике творится древняя, тревожная, сладкая соловьиная весна трав и птиц — вот они поют — славки, малиновки, пеночки, иволги в саду моем, привлеченные, притянутые тенистостью и бархатистостью елей и медовым, тягучим ароматом смол-серок… Да…
А янтарные кулончики целебных смол текут, бредут по стволам голубых елей разморенных, разлапистых моих…
А мы, человеки, тоже весной талые… течем…
…Мы с Анной вынесли из дома мой любимый таджикский, бухарский, старинный, гранатовый ковер, который некогда подарили мне таджикские ученые, когда я получил Нобелевскую премию… (все, что осталось от былого сладчайшего жития-бытия советского моего, и еще обгорелая бухарская материнская подушка).
Мы постелили гранатовый ковер на свежую травку (жаль было покрывать ее тяжким ковром) под голубыми, чадящими смолками елями, елями и легли блаженно, сонно на ковер… О!..
И так пролежали, проспали, продремали много дней майских и ночей, что ли? что ли?..
И так пролежали мы блаженно на гранатовом ковре, переплетясь, перепутавшись, перемешавшись под голубыми елями, под смолами-живицами-серками целебными текучими — весь май, что ли?..
И наши смолы-живицы-серки святые, сладкие, текли…
Но как еловые смолы, соединяясь, проливаясь, сбираясь, не дают, не зачинают ель, так и наши встречные, алчные, жгучие смолы-живицы не творят завязь человеческую! не творят дитя!..
О Боже! Увы! Увы!..
А мудрец суфий Ходжа Зульфикар говорит: “Как два камня, биясь, трясь, виясь друг о друга, высекают искру для кочевого костра в одиноких горах, так и муж с женой блаженно бьются друг о друга только для того, чтобы высечь, родить дитя!.. И нет иных целей у любви… и у соитья…
И наслажденье плотью без плодов-чад — это великий грех и всепобедный блуд-прах…
И ты опускаешь ведро в колодезь, чтобы набрать воды для питья-житья, а не будешь бессмысленно греметь пустым ведром в недрах колодезя — туда-сюда, туда-сюда!.. Айя!..
Как муж и жена, которые хотят друг от друга только плотяного наслажденья — этого всего лишь неверного лукавого спутника зачатья… да! да! да!”
— Анна, Анечка, ночная майская дева, жена, другиня на гранатовом ковре моя, моя!..