Земные и небесные странствия поэта
Шрифт:
И тут в темной роще, устав от страхов смертных земных и небесного упоенья восторга, Тимур-Тимофей обнял невесту свою Марию-Динарию и возжелал её несметно яро и взмолился:
— Возлюбленная моя! давай поляжем в дубовые златые рухлые глухие многолиственные постели!
Давай сойдемся сольемся сотворимся согрешим солюбимся сомкнёмся!..
А потом дождем глухим святым омоемся! а потом дубовым чистым листом оботремся!..
Мария-Динария! Невесто теплото моя! дево!..
Я чую!.. потом будет поздно! поздно!..
Поздно!..
Но
— Возлюбленный мой! скоро будет храм, скоро будет наша венчальная свеча! скоро стану я твоя жена… скоро! скоро! скоро!..
И они шли ступали по роще.
И тут Николай-Герострат воскричал:
— Отче! Я знаю эту рощу. Тут Зона. Тут склады тайныя моей бомбы. Тут рощи облученные. Тут человеки облученные. Тут смерть Отче!..
Но Муж со Свечой сказал:
— Не мучься Николае, овча моя. По всей Руси нынче зона. По всей Руси нынче смерть. Но моя Свеча сильней смерти. Но моя Свеча сильней твоей бомбы…
И они шли по роще…
И Тимур-Тимофей и Мария-Динария шли последними..
Но кто-то шел вслед за ними еще…
Кто-то там шептался…
Кто-то ступал по палым златым безвинным листьям…
И Тимур-Тимофей и Мария-Динария услыхали и обернулись оглянулись.
И увидели во тьме за ними двух женщин…
И их одежды белели во тьме полоскались плескались в дожде их одежды, а лица были смутные неразгаданные потаенные в ночи…
И шли по роще Муж со Свечой и девять Крестителей Руси и Мария-Динария и Тимур-Тимофей и две жены в светлых как воск библейский одеждах вослед.
И роща кончилась и они вышли на окраину города Переславль-Залесского к Даниловскому монастырю.
И прошли чрез заброшенный монастырский сад подворье мимо заброшенной даниловской колокольни звонницы.
И вслед за Мужем и Свечой его вошли чрез древние кованые врата в храм заброшенный со спиленными крестами.
И во храме было сыро затхло сиро темно.
Ночь сырая была в сиротском храме.
Но тут Свеща в руке Мужа стала подниматься восставать разгораться.
Но тут Свеща его разрослась раздалась достала до самого купола церкви, где сиял недвижный державный Образ Облик Спаса Пантократора письма великого иконописца Даниила Черного.
И тут Свеща осветила великое разоренье во храме.
И яшмовые шелковые полы были порублены и вынуты, и стенная святая роспись была ссечена сбита топорами, ножами, скребками, и церковное серебро и утварь всякая и божьи иконы огненного вязкого ярого тишайшего кроткого письма знака были расхищены разворованы безбожниками татями менялами спекулянтами…
И Муж со Свещой сказал:
— Русский храм дом мой стал нищ, ободран, обворован, как народ руський мой.
И Муж со Свещой сказал:
— Но аки птицы возвращаются к весне на милые гнезда свои, так вернутся люди руськие во храмы домы мои.
И наполнится Русь божьими человеками, как талые реки светлыми водами.
И еще сказал:
— Оле!
Воспомнит руський народ Свещу мою…И умолк…
Но Свеща его горела ярче люстры в сто свечей церковных и стояла во храме столпом огненным…
И от неё стало светло и тепло во храме и сырость изшла…
И тут Тимур-Тимофей поднял очи и стал глядеть на Лик Спаса Вседержителя Пантократора, озаренный светом Свещи.
А на Лике было шесть щелей дыр язв сквозных и в них проходил сочился ливень…
…Это после войны с немцами в храме стояла воинская часть и пьяный разгульный офицер стрелял из пистолета в Лик Вседержителя и пули прошли у переносицы у очей и у рта — и теперь на Лике зиял от пуль Знак Креста.
Офицер меткий был, хотя был пьян… (О слава воинам-безбожникам-сынам! да…)
И тогда Тимур-Тимофей опустил очи свои с расстрелянного писаного Лика на живое плотяное лицо Мужа со Свещой.
И на лице Мужа зиял багровый саднящий жгучий кровоточащий струящийся живой Знак Крест из шести ран отметин язв…
Как будто только что свежо стреляли в Него…
О Боже…душа чаша переливается моя… доколь?..
…И тогда поэт вспомнил Мужа в овечьей милоти, который зажег Свечу от угольев сгоревший джимма-курганской церковки и отошел в ночь с Иваном-Ильей звонарем…
И тогда поэт вспомнил Сборщика земляник в подмосковном березовом веселом лесу и добрые отчие ладони Его полные рубиновых пахучих млелых чистых ягод, протянутых ему, мальчику…
…Дяденька, не уходи. Так хорошо, сонно покойно с тобою…Давай ляжем в лесу под березу тихую чистую говорливую да уснем с тобой, как с родным отцом тятей…
Ведь я никогда не знал не видел не чуял не нюхал отца своего…
…И тут Тимур-Тимофей поглядел на Мужа со Свещой в руке и багряным малиновым земляничным Крестом живым на живом лице…
И узнал.
…Тут множество людей стало входить неслышно во храм светлый чрез кованые врата его.
И храм полн народа стал…
И теснились человеки окрест Него и глядели как чада на мать и на отца…
Бог до людей что мать до детей…
У Бога милости много…
Без Бога ни до порога…
А мы так далеко без Бога ходим…
И в толпе в народе пришлом Тимур-Тимофей увидел Пасько-Корыто на двух нетронутых ногах…
И Лидию-Морфо первую любовь свою в голубом ситцевом речном дальном сладком платьице…
И Софью-Колодезь Софью-Лакриму, дарительницу земных утех сластей телесных мимолетных…
И Ивана-Илью в Поле Скирду немого звонаря Руси, и иных…
Но Тимур-Тимофей искал Анастасию-Русь, свою мать.
Но не находил её.
А она стояла за широкой раздольной полевой отчей родной спиною Спаса в давней своей кроткой жемчужной вологодской кружевной рубахе…
И вилюйский дымчатый соболь покрывал обвивал ей горло и грудь сокрывая тая натекающую рану от ножа…