Земные наши заботы

которые помечены рукой Мальцева. Терентий Семенович слушает, в знак согласия

кивает головой, потом задумчиво говорит

— Не перестаю удивляться уму этих людей... Писарева возьмите, Белинского

или Чернышевского: писали о литературе, о литературных делах, а умом

охватывали все стороны человеческой жизни и деятельности. — Помолчал, потом

спросил: — Как думаете, есть сейчас такие критики, такие умы?..

Задавая этот неожиданный для меня вопрос, Мальцев (так мне показалось)

ждал, надеялся услышать утвердительный ответ. Больше того, мне показалось,

что отрицательный ответ способен разрушить в нем какие-то надежды, разрушить

что-то такое, без чего жизнь наша в настоящем и в будущем окажется скучной,

без мысли, поддерживающей и ведущей человека. Поэтому, не дождавшись моего

ответа, он сказал:

— Может, они и есть, а мы их не знаем, не слышим их...

— Должно быть, есть, — согласился я, думая вот о чем. Размышления великих

критиков о русской литературе (о литературе, не о земледелии) привлекали и

продолжают привлекать внимание Мальцева не меньше, чем ученые труды

знаменитых земледельцев. Потому, наверно, что в размышлениях этих (как и в

обстоятельных суждениях Гоголя и Герцена, Льва Толстого и Жан-Жака Руссо,

Рабиндраната Тагора и Садриддина Айни) Мальцев находит ту нравственную

опору, без которой трудно было бы осознать жизнь, как без одоления

философских трудов классиков материалистического учения трудно, а то и

невозможно было бы создать свое учение, давшее отечественной нашей науке

новое направление.

Не случайно, читая Писарева, Мальцев подчеркнул и вот эту строку:

«Мы богаты и сильны трудами этих великих людей...»

А Рабиндранат Тагор убедил его в том, что «настоящий ум не крадется

темным кривым переулком, он открыто идет по ровному, широкому и прямому, как

царская дорога, пути».

Однако вернемся к письму.

Целинники услышали Мальцева, но уразумели тревогу его не все и не сразу.

Первыми осознали те, кто побывал в гостях у Мальцева на тех двух совещаниях,

которые созывались в 1954 году. Они слушали его убедительные доводы, сами

выступали на тех совещаниях, выступали и дома, призывая «смелее внедрять

новую систему обработки почвы», провозглашая: «Систему Т. С. Мальцева — на

поля Казахстана». Однако окончательно уразумели лишь после того, как злого

джинна выпустили, который и загулял по распаханной степи пыльной бурей,

снявшей, где можно было снять, рыхлый пахотный слой — самый плодородный

Понимаю, трудно было отказаться от классического земледелия. Веками

человек пахал, а теперь, выходит, творил безумие? Веками любовался он

вспаханным полем — ни соринки на нем, ни соломинки, все вспахано и прибрано.

Видно, что поработал на славу, в пух взбив землю. Нет, не иронизирую я.

Действительно трудно. Бунтует и сам земледелец, и те, кто руководит

земледельцем. Не в давние пятидесятые годы, а совсем недавно я своими ушами

слышал, как председатель колхоза, четверть века проработавший агрономом

(председатель на Украине известный, а колхоз на всю страну знаменит),

сопротивлялся внедрению поверхностной обработки почвы.

— Когда говорят о поверхностной обработке, — проговорил он в телефонную

трубку (кто-то из района наседал), — я невольно думаю о поверхностном

отношении к делу, за которым нет ничего — ни урожая, ни доходов, ни

перспективы...

А вот другие наблюдения, вынесенные из недавней поездки по Сибири. Был

холодный, ветреный май. Ездил я по степным районам и видел, как дороги

переметало почвой, словно поземкой, как семена, высеянные в пашню, через

два-три дня оказывались на поверхности — прикрывавший их слой плодородного

чернозема был унесен ветром. И все это потому, подумалось мне, что нет

лесных полос, нет защиты.

— И защиты нет, — откликнулся председатель колхоза Александр Васильевич

Перевалов, когда я сказал ему об этом, — но главная беда наша в том, что

хлебороб никак не может преодолеть вековые привычки свои и перейти на

безотвальную обработку почвы. — И раскрыл причину: — При обработке без

оборота пласта стерня остается незапаханной, и поэтому земля кажется ему

невозделанной, не прибранной, да и пашня не такая мягкая, не такая рыхлая.

— И продолжает наносить урон земле и урожаю.

— Не примени мы безотвальную обработку почвы, то тоже без урожая остались

бы. Она нам сохраняет влагу в почве и почву от выветривания.

Без урожая были бы потому, что весна здесь, как правило, сухая и

холодная. Сам видел в мае прошлогодние незаплывшие трещины в земле. Однако

температурные перепады — ночью до минус двенадцати градусов (это во второй-

то половине мая!), а днем до двадцати пяти жары, — продолжали вытягивать и

ту малую влагу, которой жила растительность. От этого в природе не

чувствовалось ни весеннего буйства, ни торжества и радости. В этих условиях

переворот пласта означает не что иное, как «просушивание» и без того сухой

почвы.

Перевалов преодолел психологический барьер, и теперь колхоз, который он

возглавляет (а колхоз находится на землях с вечно мерзлой основой, где июнь

— еще не лето, а июль — уже не лето), получает в среднем по 20 центнеров

пшеницы с гектара, а в благоприятные годы — и по 30 с лишним центнеров.

Урожаи если и не рекордные, то на уровне передовых хозяйств Иркутской

области, находящихся в несравнимо лучших почвенно-климатических условиях —

не на вечной мерзлоте они.